По выходным квартиру в доме рядом с церковью заполнял звон колоколов. Он был, как длинная песня — вступление, куплеты, припевы и заключение. Раньше Майе было радостно от этих звуков, хоть она и не была прихожанкой, а сейчас слушала их со щемящей горчинкой. То ли возраст сказывался, то ли это был бессловесный упрек за свободное от церкви воспитание дочери: не водила она её в детстве на службу, не пекла свои куличи и не освещала покупные. Яйца, правда, красила исправно. Дочь её собралась замуж за мусульманина и планировала уехать жить на его родину за границу. Почему-то это известие далось Майе легче, чем разговор с ней о смене веры. Возник он неожиданно, выскочил из-за поворота какой-то другой будничной темы. Мать уперлась в стену, будто плавающая зыбкая лодка её веры наткнулась на риф. Сквозь нарастающее оцепенение дочери она говорила, что всегда будет с ней, на её стороне, поддержит и всё такое.
- Только веру не меняй.
Дочь тогда отстранилась с каменным лицом, поставила невидимый заслон, сквозь который проникнуть Майя не могла. Холод пробежал по телу – поняла, что туда, за него, дочь её не пустит.
— Или ты уже это сделала?
— Я не буду с тобой это обсуждать, это — как говорить о своей интимной жизни, — и тема повисла в воздухе, оставив мать в непонимании.
- А чего я боюсь? — думала Майя, — Наверное, что вдруг на чужбине наступит у дочери момент отчаянья, и помощи вдали от дома не будет. А вездесущий звон колоколов, глядишь, и помог бы. Мне же не требовалось, чтобы она была воцерковленной, а лишь, чтоб в минуту жизни трудную с ней могло случиться чудо, был шанс на него, чтоб силы душевные окрепли от родного звука и вынесли в спасение…
Майя читала, как спасся Аркадий Долгорукий в «Подростке» Достоевского, когда задремал на морозе и наверняка замерз бы до смерти, но услышал звон колокольный и под него вспомнил, как под такой же осознал он когда-то свою любовь к матери, найдя однажды в ящике стола её синенький батистовый платочек:
- Вдруг раздался в ушах моих густой, тяжелый колокольный звон, и я с наслаждением стал к нему прислушиваться, и — вытащил себя из верной гибели.
- Но как спасет мою дочь этот звон, если она будет мусульманкой, настроенной на звуки мечети? А так в далёком краю у неё звук колокола был бы как часть родины, часть меня, сам нашел бы ее и привел туда, где русский дух, где Русью пахнет.
Ночью в Рождество Майе не спалось. Она включила телевизор, по кабельному каналу шла передача «Семейный обед» о жизни одной многодетной семьи, фоном звучала старинная татарская песня под гармошку. И разлилось у Майи в душе теплое воспоминание: в детстве она ездила к бабушке в татарскую деревню, оттуда и помнила этот вальсирующий гармошечный наигрыш. В показанной семье отец татарин, мать русская, полностью погрузившаяся в национальную культуру и впитавшая в себя традиции татар. Растворившись в многочисленной родне мужа и приняв ее уклад, жена светилась неподдельным счастьем, осмысленностью своего бытия и удовлетворенностью, рассказывая о сплоченности большинства татарских семей:
– У татар ведь муж в семье главный, – спокойно делилась она, вылепливая барашки из теста по окружности бэлеша, – язык выучила, поддерживаю, он влился в мою душу, говорю с детьми на бытовом татарском языке, к дочке обращаюсь – кызым, к сыну – улым, научилась готовить домашнюю лапшу, вяленого гуся, кыстыбый, эчпочмак, чак-чак, хворост, бурсаки…
Рассказывая о своей свекрови, разбудившей её в первую гостевую ночевку в своем доме в пять утра, чтобы приступить к большой стряпне, упоминала древние высокие трехметровые заборы в Казани, женские половины дома, звук приближения татарской женщины от звона монет, вплетенных в косы, открывающую глаза Зулейху с её свекровью, только там была злая Упыриха, а о своей – с почтением и любовью. Наутро Майя проснулась и удивилась: мусульманская песня в Рождество. Она продолжалась в ней. Написала дочери просьбу найти эту песню через программу поиска мелодий — слова-то они не могли разобрать по-татарски. К вечеру дочь прислала Майе ту песню. Оказалось: пела её Флера Сулейманова, а называлась она «Эниемэ», «Моей маме». Майя несколько раз переслушала песню, было в ней какое-то волшебство – недаром запомнилась с детства и через столько лет снова тронула сердце. Захотелось узнать об исполнительнице, поискала в интернете, и была потрясена судьбой этой женщины. Флера родилась в татарском селе, с четырех лет сирота, четверо братьев и сестер. Детей тогда забрала к себе на воспитание сестра мамы. Сама Флера вышла замуж только в сорок восемь, за вдовца умершей подруги. С четырьмя детьми. Все они помнили свою родную мать – младшие уже шли в первый класс, поэтому Флеру мамой не называли. Может, поэтому и звучало это слово в её песне так пронзительно, как оставшееся для нее не исполнившейся мечтой: голос обнажал жажду – быть с мамой, называться мамой... Бывает, читаешь книгу, и главное извлекаешь между строк, что не написано буквами, а выражено каким-то чудом, проникающим напрямую в душу. Так и в этой песне Флеры: звучала боль не сбывшегося слово “мама”, которую не выразил бы человек с иной судьбой. По телефону дочь рассказала, что нашла в соцсети и героиню той передачи “Семейный обед” – Дарью:
— А знаешь, мама, какой у нее написан статус? Православная жена при самом лучшем муже! А Он — мусульманин! Многодетная мама малого количества детей… Как так? Да вот выросли детки-то!
В одном этом статусе столько было сказано о жизни той Дарьи и её счастливой семьи. А голос дочери радостно звенел, как если бы она кричала «Эврика!», как будто она наконец решила сложную задачу. И уже не было ни стены, ни рифа, ни каменного тона. На крыльях татарской песни совершился вираж через расстояния и годы, соединив невидимой нитью воспоминание о бабушкиной деревне, программу, распознающую звуковые матрицы, многодетную семью, вместившую в себя христианские и мусульманские традиции, и остающийся теперь с дочерью колокольный звон, где бы она ни была. А в нем – соединение металла, воздуха на высоте птичьего полёта и усилий( человеческого тела и души.
История от Нагорновой Натальи Анатольевны. г. Самара
- Только веру не меняй.
Дочь тогда отстранилась с каменным лицом, поставила невидимый заслон, сквозь который проникнуть Майя не могла. Холод пробежал по телу – поняла, что туда, за него, дочь её не пустит.
— Или ты уже это сделала?
— Я не буду с тобой это обсуждать, это — как говорить о своей интимной жизни, — и тема повисла в воздухе, оставив мать в непонимании.
- А чего я боюсь? — думала Майя, — Наверное, что вдруг на чужбине наступит у дочери момент отчаянья, и помощи вдали от дома не будет. А вездесущий звон колоколов, глядишь, и помог бы. Мне же не требовалось, чтобы она была воцерковленной, а лишь, чтоб в минуту жизни трудную с ней могло случиться чудо, был шанс на него, чтоб силы душевные окрепли от родного звука и вынесли в спасение…
Майя читала, как спасся Аркадий Долгорукий в «Подростке» Достоевского, когда задремал на морозе и наверняка замерз бы до смерти, но услышал звон колокольный и под него вспомнил, как под такой же осознал он когда-то свою любовь к матери, найдя однажды в ящике стола её синенький батистовый платочек:
- Вдруг раздался в ушах моих густой, тяжелый колокольный звон, и я с наслаждением стал к нему прислушиваться, и — вытащил себя из верной гибели.
- Но как спасет мою дочь этот звон, если она будет мусульманкой, настроенной на звуки мечети? А так в далёком краю у неё звук колокола был бы как часть родины, часть меня, сам нашел бы ее и привел туда, где русский дух, где Русью пахнет.
Ночью в Рождество Майе не спалось. Она включила телевизор, по кабельному каналу шла передача «Семейный обед» о жизни одной многодетной семьи, фоном звучала старинная татарская песня под гармошку. И разлилось у Майи в душе теплое воспоминание: в детстве она ездила к бабушке в татарскую деревню, оттуда и помнила этот вальсирующий гармошечный наигрыш. В показанной семье отец татарин, мать русская, полностью погрузившаяся в национальную культуру и впитавшая в себя традиции татар. Растворившись в многочисленной родне мужа и приняв ее уклад, жена светилась неподдельным счастьем, осмысленностью своего бытия и удовлетворенностью, рассказывая о сплоченности большинства татарских семей:
– У татар ведь муж в семье главный, – спокойно делилась она, вылепливая барашки из теста по окружности бэлеша, – язык выучила, поддерживаю, он влился в мою душу, говорю с детьми на бытовом татарском языке, к дочке обращаюсь – кызым, к сыну – улым, научилась готовить домашнюю лапшу, вяленого гуся, кыстыбый, эчпочмак, чак-чак, хворост, бурсаки…
Рассказывая о своей свекрови, разбудившей её в первую гостевую ночевку в своем доме в пять утра, чтобы приступить к большой стряпне, упоминала древние высокие трехметровые заборы в Казани, женские половины дома, звук приближения татарской женщины от звона монет, вплетенных в косы, открывающую глаза Зулейху с её свекровью, только там была злая Упыриха, а о своей – с почтением и любовью. Наутро Майя проснулась и удивилась: мусульманская песня в Рождество. Она продолжалась в ней. Написала дочери просьбу найти эту песню через программу поиска мелодий — слова-то они не могли разобрать по-татарски. К вечеру дочь прислала Майе ту песню. Оказалось: пела её Флера Сулейманова, а называлась она «Эниемэ», «Моей маме». Майя несколько раз переслушала песню, было в ней какое-то волшебство – недаром запомнилась с детства и через столько лет снова тронула сердце. Захотелось узнать об исполнительнице, поискала в интернете, и была потрясена судьбой этой женщины. Флера родилась в татарском селе, с четырех лет сирота, четверо братьев и сестер. Детей тогда забрала к себе на воспитание сестра мамы. Сама Флера вышла замуж только в сорок восемь, за вдовца умершей подруги. С четырьмя детьми. Все они помнили свою родную мать – младшие уже шли в первый класс, поэтому Флеру мамой не называли. Может, поэтому и звучало это слово в её песне так пронзительно, как оставшееся для нее не исполнившейся мечтой: голос обнажал жажду – быть с мамой, называться мамой... Бывает, читаешь книгу, и главное извлекаешь между строк, что не написано буквами, а выражено каким-то чудом, проникающим напрямую в душу. Так и в этой песне Флеры: звучала боль не сбывшегося слово “мама”, которую не выразил бы человек с иной судьбой. По телефону дочь рассказала, что нашла в соцсети и героиню той передачи “Семейный обед” – Дарью:
— А знаешь, мама, какой у нее написан статус? Православная жена при самом лучшем муже! А Он — мусульманин! Многодетная мама малого количества детей… Как так? Да вот выросли детки-то!
В одном этом статусе столько было сказано о жизни той Дарьи и её счастливой семьи. А голос дочери радостно звенел, как если бы она кричала «Эврика!», как будто она наконец решила сложную задачу. И уже не было ни стены, ни рифа, ни каменного тона. На крыльях татарской песни совершился вираж через расстояния и годы, соединив невидимой нитью воспоминание о бабушкиной деревне, программу, распознающую звуковые матрицы, многодетную семью, вместившую в себя христианские и мусульманские традиции, и остающийся теперь с дочерью колокольный звон, где бы она ни была. А в нем – соединение металла, воздуха на высоте птичьего полёта и усилий( человеческого тела и души.
История от Нагорновой Натальи Анатольевны. г. Самара
