- Пралик расшабаный! – раскатилось по огороду. Это бабушка залезла в шкаф и не обнаружила там заначки – бутылки вина, она не то, чтобы злилась на деда, просто для порядка ругалась, как мне кажется. Вино для него и покупалось, она сама, если и выпивала, то по праздникам, разве что, а дед был любителем замахнуть. Тихий и спокойный, Гордей Михайлович, фронтовик, начавший служить в Красной армии году в тридцать девятом, отвоевавший в Финскую, а потом сразу въехавший во вторую мировую артиллеристом, на колёсах какого-то орудия, да и закончивший войну в Праге.
С бабушкой моей Марией встретился после войны уже, поженились, своих детей не завели, может не было возможности, может желания, да и были у бабушки дети - старший Павел – мой отец, и младший Георгий, трагически погибший в четыре годика.
Так что, обрёл мой отец себе отчима, так и не повидав родного отца Макара, без вести пропавшего в 1942 году под Воронежем, и как совсем недавно выяснилось, взятого в плен, а потом расстрелянного в концлагере, где-то в Норвегии.
Внукам дедушки все родные, не бывает дедов – отчимов.
Хороший был дед. Проработал до пенсии в городском благоустройстве, начальником участка. Не помню, чтобы каких-то благ это добавило в семью, но постельное бельё у бабушки было сшито из, наверное, списанных флагов, тех, что на праздники развешивались на стенах домов. Красные в основном, хотя цвета советских республик тоже мелькали среди простыней и наволочек.
Бабушку называл Марусей, а в подпитии исключительно Марьей Палной.
Про войну дед никогда не рассказывал, а может мы, дети, растащившие и растерявшие его военные медали, в совсем ещё раннем возрасте, по бестолковости своей, не интересовались теми тяжёлыми временами. Как-то один раз упомянул Гордей про американские сигареты и тушёнку, присланные по Лендлизу. Вот и всё, что я слышал от него про войну.
- Деда, а хочешь, я найду бутылку? – бабушка прятала какой-нибудь недорогой Портвейн, обычно 72, как правило, среди вещей, и наверное он, мог бы и сам обнаружить спиртное в небольшой комнате с круглой голландской печью, стоявшей почти посредине, в шкафу или в комоде, но он почему-то этого не делал при мне. В комнате присутствовала ещё большая железная кровать с сеткой, обшарпанный диван с круглыми бортиками из кожзаменителя, да на этажерке небольшой телевизор с приклеенной плёнкой на экране – полосками разных оттенков – преддверие цветного телевидения, под ним приёмник со встроенным проигрывателем сверху, с неизменной зелёной лампой в центре.
- Да, ладно, не надо, - но я уже начинал шариться среди вещей и в конце - концов находил заветное. Сам поиск мне доставлял удовлетворение, а деду желаемое, дальнейший процесс меня не интересовал.
Дед не особо вдавался в мальчишеские дела, да и работой по дому не загружал, иногда просил помочь бревна попилить на чурбаки двуручной пилой «Дружба», или картошку почистить, сидя на табуретах вокруг мусорного ведра.
- Рано не женись, - как-то сказал он, - жена на шею сядет…
Бабушка, случайно оказавшаяся в дверях, парировала его совет, обращаясь скорее к нему, чем ко мне:
- Ага. На тебя где сядешь, там и слезешь.
Он ухмыльнулся, и ничего не сказал.
- Ба, а какие у вас ещё интересные слова были, в деревне? – бабушка была родом из семьи Ивановых, в Карповой заимке Кемеровской области, где Карповы, да Ивановы, когда-то приехавшие за хлебосольной жизнью, откуда-то из под Воронежа, жили несколькими семьями.
Когда я вылавливал в её речи странные слова, мне тут же хотелось стать собирателем старины русской.
- Опять половики збуровили! – поправляя самодельные дорожки и круглые коврики, сплетённые ей, из скрученных полосок изношенного постельного белья и каких-то других старых вещей.
«О флаги те, мы ноги вытирали, мы попирали символы и страх», но об этом я тогда и не задумывался, закручивая в дорожки, пришедшего с улицы старого, ободранного драками кота, тот стойко выносил тяготы и лишения домашней жизни, и даже не огрызался, но при любом удобном случае смывался обратно во двор, к своим битвам и приключениям.
Слов из бабушкиного деревенского лексикона вспомнилось ей десятка два, но в памяти у меня сохранились, только «серники», спички то есть.
- Пели мы когда молодые были. Голос у меня был звонкий, песен знала много. Сядем вечером прясть нитки с девушками под лучинами, они и просят: Спой, Мария…
Я им и пою до ночи, пока работаем…
- Матершинница была, просто ужас, покуда во сне ко мне не пришла Богоматерь и не сказала: - Что же ты так ругаешься, Мария?
С тех пор, старалась не материться, но вылетали крепкие словечки сами собой, пока опять не явилась ко мне Дева Мария, с тех пор и не ругаюсь почти, разве что, если дед выведет из себя…
Иконы бабушка прятала высоко на антресоли, вне доступа и просмотра, наверное, она никогда не была фанатично верующей, но евангелия читала, несмотря на свою относительную безграмотность - не знаю, сама училась, или дед обучал её, но, в отрывных календарях, в которых листочки не отрывались в её доме, а прижимались сверху резинкой, дни рождения и другие даты, писались ею собственноручно, Открытки к праздникам подписывала сама и рассылала всем своим многочисленным родным и знакомым, по всей большой и великой своей стране…
История от Юрия Карпова, г.Самара
С бабушкой моей Марией встретился после войны уже, поженились, своих детей не завели, может не было возможности, может желания, да и были у бабушки дети - старший Павел – мой отец, и младший Георгий, трагически погибший в четыре годика.
Так что, обрёл мой отец себе отчима, так и не повидав родного отца Макара, без вести пропавшего в 1942 году под Воронежем, и как совсем недавно выяснилось, взятого в плен, а потом расстрелянного в концлагере, где-то в Норвегии.
Внукам дедушки все родные, не бывает дедов – отчимов.
Хороший был дед. Проработал до пенсии в городском благоустройстве, начальником участка. Не помню, чтобы каких-то благ это добавило в семью, но постельное бельё у бабушки было сшито из, наверное, списанных флагов, тех, что на праздники развешивались на стенах домов. Красные в основном, хотя цвета советских республик тоже мелькали среди простыней и наволочек.
Бабушку называл Марусей, а в подпитии исключительно Марьей Палной.
Про войну дед никогда не рассказывал, а может мы, дети, растащившие и растерявшие его военные медали, в совсем ещё раннем возрасте, по бестолковости своей, не интересовались теми тяжёлыми временами. Как-то один раз упомянул Гордей про американские сигареты и тушёнку, присланные по Лендлизу. Вот и всё, что я слышал от него про войну.
- Деда, а хочешь, я найду бутылку? – бабушка прятала какой-нибудь недорогой Портвейн, обычно 72, как правило, среди вещей, и наверное он, мог бы и сам обнаружить спиртное в небольшой комнате с круглой голландской печью, стоявшей почти посредине, в шкафу или в комоде, но он почему-то этого не делал при мне. В комнате присутствовала ещё большая железная кровать с сеткой, обшарпанный диван с круглыми бортиками из кожзаменителя, да на этажерке небольшой телевизор с приклеенной плёнкой на экране – полосками разных оттенков – преддверие цветного телевидения, под ним приёмник со встроенным проигрывателем сверху, с неизменной зелёной лампой в центре.
- Да, ладно, не надо, - но я уже начинал шариться среди вещей и в конце - концов находил заветное. Сам поиск мне доставлял удовлетворение, а деду желаемое, дальнейший процесс меня не интересовал.
Дед не особо вдавался в мальчишеские дела, да и работой по дому не загружал, иногда просил помочь бревна попилить на чурбаки двуручной пилой «Дружба», или картошку почистить, сидя на табуретах вокруг мусорного ведра.
- Рано не женись, - как-то сказал он, - жена на шею сядет…
Бабушка, случайно оказавшаяся в дверях, парировала его совет, обращаясь скорее к нему, чем ко мне:
- Ага. На тебя где сядешь, там и слезешь.
Он ухмыльнулся, и ничего не сказал.
- Ба, а какие у вас ещё интересные слова были, в деревне? – бабушка была родом из семьи Ивановых, в Карповой заимке Кемеровской области, где Карповы, да Ивановы, когда-то приехавшие за хлебосольной жизнью, откуда-то из под Воронежа, жили несколькими семьями.
Когда я вылавливал в её речи странные слова, мне тут же хотелось стать собирателем старины русской.
- Опять половики збуровили! – поправляя самодельные дорожки и круглые коврики, сплетённые ей, из скрученных полосок изношенного постельного белья и каких-то других старых вещей.
«О флаги те, мы ноги вытирали, мы попирали символы и страх», но об этом я тогда и не задумывался, закручивая в дорожки, пришедшего с улицы старого, ободранного драками кота, тот стойко выносил тяготы и лишения домашней жизни, и даже не огрызался, но при любом удобном случае смывался обратно во двор, к своим битвам и приключениям.
Слов из бабушкиного деревенского лексикона вспомнилось ей десятка два, но в памяти у меня сохранились, только «серники», спички то есть.
- Пели мы когда молодые были. Голос у меня был звонкий, песен знала много. Сядем вечером прясть нитки с девушками под лучинами, они и просят: Спой, Мария…
Я им и пою до ночи, пока работаем…
- Матершинница была, просто ужас, покуда во сне ко мне не пришла Богоматерь и не сказала: - Что же ты так ругаешься, Мария?
С тех пор, старалась не материться, но вылетали крепкие словечки сами собой, пока опять не явилась ко мне Дева Мария, с тех пор и не ругаюсь почти, разве что, если дед выведет из себя…
Иконы бабушка прятала высоко на антресоли, вне доступа и просмотра, наверное, она никогда не была фанатично верующей, но евангелия читала, несмотря на свою относительную безграмотность - не знаю, сама училась, или дед обучал её, но, в отрывных календарях, в которых листочки не отрывались в её доме, а прижимались сверху резинкой, дни рождения и другие даты, писались ею собственноручно, Открытки к праздникам подписывала сама и рассылала всем своим многочисленным родным и знакомым, по всей большой и великой своей стране…
История от Юрия Карпова, г.Самара
