Одна без него

Памяти моего любимого мужа Левина Геннадия Борисовича Посвящается

«Безысходность - это, когда на 40-ой день Ты стoишь у могилы, и понимaешь, что это не страшный сон, не чья-то глупая шутка, что теперь ты и будешь жить так дальше, только без этого дорогого человека». Константин Хабенский

Когда в ординаторской мне сказали его диагноз, земля качнулась под ногами. В долю секунды жизнь разделилась на до и потом. Приговор был неожиданным и жестоким.
Чуда не случилось, нет моего Гены.
Не буду вдаваться в подробности. Кто не прошёл через это, дай бог и не знать. Кто прошёл, тот и сам всё понимает. У меня есть замечательные дочери, зять, внуки, брат, много родственников, друзей, коллег, сослуживцев, соседей. Поддержка колоссальная. Но я на этой Земле осталась одна без него.
Мне, довольно сносно разбирающейся в психологии, много раз помогавшей людям справиться с непростой житейской задачей, предстояло самой выбираться, выплывать, устоять на ногах, остаться жить и за себя и за Гену. В обречении жить полноценно, чтоб не стать обузой для детей, я лихорадочно стала восстанавливать себя. Мне нельзя сейчас уходить. Я не хочу так рано обрушивать на них второе горе. Муж не любил, когда я плакала и предавалась унынию. И я обещаю ему держаться. Психолог, кардиолог, капельницы и весь набор экстренных средств… Я про это рассказывать не буду. Скорее всего, что это надолго. Я не пренебрегаю ничьей помощью. Лишь бы на пользу пошло. Моя приятельница и бывшая коллега, тоже, психолог, много лет является хозяйкой конного двора. Иппотерапией занимается. Мы с ней много лет сотрудничаем на этой почве. Чего и кого ей приходится видеть каждый день, не описать. Тут одновременно нужны и железные нервы и нежная душа и доброе сердце. Так вот, когда в очередной раз я позвонила ей с плачем и стонами, она, как всегда, успокаивать меня не стала, а дослушала до конца мою истерику и предложила все эти эмоции описать. Хотя бы для того, чтоб лишний раз не напрягать людей своими рассказами о том, как тяжело стало жить. Аргумент у неё был убойный. Ставят же люди над собой эксперименты, врачи, испытатели, химики, физики, чтоб описать их, что называется изнутри. Сначала мысль показалась мне дикой по своей крамольности. Но мы знакомы не один десяток лет. Соли съедено не один пуд. В конце концов, со стороны видней. Я её послушала. Писать, это моя стихия. Я решила, что напишу книгу в реальном масштабе времени, ради памяти для тех, кому всё-таки выпадет судьба остаться одному. Я знаю, что читательская реакция будет неоднозначной. Но тем, кто столкнулся с таким горем, даже если это будет один единственный человек, книга может помочь, как помогли мне друзья и просто знакомые, прошедшие через этот ад. Через четыре дня будет восемь месяцев, как я овдовела. Такое странное чувство, как будто миновал целый век. Жизнь резко ушла в другую парадигму. С высоты своих 68 лет я совсем по-другому взглянула на окружающий мир. Как однажды сказала моя коллега: - Что могло случиться уже случилось.
Можно сколько угодно размышлять по этому поводу. У каждого появляется своя степень отрешённости, огрубелости-как говорила моя мама, какая-то доля цинизма, какого-то уровня отчуждённости и равнодушия. Это защитная реакция организма. Говорят, что это проходит. Не знаю. Но то, что так бывает практически с каждым, позволяет не испытывать угрызения совести по поводу такого своего состояния. Надо просто отдаться на волю судьбы и ждать. Ждать, когда ты сможешь полноценно жить дальше. Мне не раз говорили, что время не лечит. Вполне возможно, что это так. Но адаптироваться к новому печальному статусу нужно хотя бы для того, чтоб не вызывать у окружающих дискомфорт от общения. Мои родители успели встретить золотую свадьбу. И мамочка так тяжело, я имею ввиду внешнее проявление, перенесла папин уход, что я, вспомнив её, поклялась максимально не причинять своим детям душевной боли, страха и раздражения. Ведь для них это тоже потеря. Потеря отца, который их очень любил и его статус в семье был возведён на непререкаемый пьедестал. Я понимаю, что они за меня тоже переживают и взяли на себя ответственность. Мама в их глазах из «полководца» в одночасье стала нуждающейся в зоне повышенного внимания. А ведь у них своя жизнь. Поэтому, пока есть силы, буду выплывать сама.
Сегодня, 4.09.2020 года я вдруг ощутила потребность поделиться своей жизнью и печальным опытом с теми, кому выпала такая же участь. Почему. Зачем? Наверное, тут тоже срабатывает инстинкт самосохранения и знак благодарности к окружающим меня женщинам, прошедшим по этому кругу личного горя. Они помогли. Подсказали. Утешили, обнадёжили, поделились своим печальным опытом. Есть такой фильм, «Штрафбат» называется. Там главный герой говорит:
- Со мной такого никогда не случится.
И в следующем кадре он уже в штрафбате после плена. Я тоже, как и герой фильма, думала, что меня это не коснётся, но судьба по-своему распоряжается.
О том, как ухаживать за смертельно больным человеком, что делать, говорить, поступать, есть публикации, и совершенно замечательный пример Нюты Федерме́ссер, учредителя Фонда помощи хосписам «Вера». Мне она очень помогла, хотя мы с ней не знакомы. Я перечитала и пересмотрела всё, что связано с её работой.
А вот потом дальше-то как жить? Как? На прощание с Геной пришло огромное количество людей. Так много его знали, уважали и любили. Сослуживцы, администрация, друзья, соседи, сокурсники. Его забрали сразу же, как только были улажены формальности. Провожали из траурного зала. Дома он больше не был. Я не помню, как прошли эти дни. Туман, суматоха, выбор места на кладбище, другие организационные дела.
И как наваждение, чуть ли не полгода в глазах стояла жуткая картина, как его всего исхудалого изболевшегося и измождённого забирали в ритуальный пакет. Лучше бы я этого не видела! Боялась, что это будет кошмаром всей оставшейся жизни. Но время идёт. Не лечит. Но идёт. И жизнь вытесняет то, что причиняет психике боль. В тот момент я не смогла удержаться от страшного крика. До сих пор жутко вспоминать. Такой неконтролируемый вопль мог закончиться чем угодно. Хорошая оплеуха вернула в действительность. Спасибо. Хорошо, что в такой момент есть кто-то рядом, способный на такую встряску. После этой сцены я старалась держать себя, пытаясь применить приёмы и практики, которым обучала своих слушателей. Не всегда это получается, ведь, как известно, психолог и даже психиатр, ставший жертвой стрессогенной ситуации, сам становится пациентом. Помочь самому себе крайне тяжело, практически невозможно. И, тем не менее…
В ритуальный зал приехали тик в тик. Замешкались из-за того, что я не нашла траурную косынку. Она была у меня с родительских времён. Пришлось взять просто тёмный шарф. У входа в траурный зал у меня подкосились ноги. Не готова я была увидеть своего мужа в гробу. Молодец зять, подхватил. Служащая подбежала с нашатыркой. Как-то удалось взять себя в руки. Я не знаю, кто что подумал и что говорили злые языки. Пусть это будет на их совести. Но я впала в какое-то оцепенение и по большей части до сих пор пребываю в этом состоянии, когда нахожусь на людях. Не важно, родственники это или посторонние. Хватило сил сидеть и тихонечко плакать. Но я на него не смотрела. Я не хотела его там видеть. Не хотела! И на кладбище я стояла в сторонке и не плакала. Погладила край покрывала, поцеловала рученьки, бросила ритуальную землю. Отошла в сторонку и даже отвернулась. Больше всего на свете я боялась не совладать с собой и кинуться вслед за ним. Я не хотела пугать дочек истерикой на могильном холме. Хотя всё моё существо внутри выло и металось, как раненый зверь. Кто как может, так и переживает этот жестокий момент. Со мной вот так было. Во всех житейских ситуациях, не исключая и эту, обязательно находятся кумушки, которые обсудят и как ты одет, и громко ли плачешь, а если не плачешь, то чёрствая, а если в обморок упал, ведёшь себя недостойно. Так говорят только те, кто не стоял у могильного холма за неделю до сорокапятилетия со дня свадьбы. И уж если выпала такая участь, меньше всего стоит думать о чужом мнении. Нужно пожалеть себя и детей. По прошествии какого-то времени, при всём ужасе ситуации, я всё-таки поняла, что Боженька пожалел меня и дал хоть какое-то время проплакать и принять ситуацию. Одно дело, когда человеку 98 лет, другое, когда 66. Непьющий, не курящий, не толстый, в меру спортивный. И тут на тебе: четвёртая неоперабельная, сразу и неожиданно. А каково пришлось двум моим знакомым. У одной муж умер во сне накануне выписки с больничного. У другой прямо на пороге, когда собирался на работу. В пятьдесят лет. Когда уходят родители в достаточно пожилом возрасте, это, конечно, горе. Но где-то в дальних закоулках подсознания мы знаем, что рано или поздно это произойдёт, потому, что они старше и так заложено природой. Смерть мужа обнажает горе совсем другой гранью. Как кислород перекрыли, или захлопнули у тебя перед носом прозрачную дверь в привычную жизнь. Вроде всё видишь, а воспринимаешь как-то со стороны. Прошло две недели после похорон.
Вдруг звонит сваха и спрашивает:
- Люба, ты когда последний раз ела?
Она насмотрелась на свою овдовевшую подружку и соседку, и, очевидно что-то натолкнуло её на этот вопрос. Оказывается, я всё это время подходила к плите, чтоб погреть кипяточку. Даже не чай. Так как-то перебивалась, то поминочные пирожки, то конфетка, печенька. Сухарик. Орешки. Сухофрукты. Хлеб заплесневел. И кажется даже не похудела. Правда на люди стала надевать тёмные очки, взгляд какой-то отсутствующий стал и мешки под глазами. Мне налепили целый ящик пельменей в морозилку. И я их всю зиму варила. То десять штук, то три. То утром, то ночью просыпалась и ела. Я в общем-то считаю себя неплохой кулинаркой. И у нас с мужем был хлебосольный дом. А тут, что ни сварю, фигнота какая-то несъедобная получается. Сейчас, когда прошло восемь месяцев и нужно стало забирать несколько раз в неделю внука из школы, я стала варить. Мы вместе обедаем. Потихоньку восстанавливается поварская функция.
Наверное, не зря придуман человечеством, во всяком случае, Христианством, такой обряд прощания с усопшим. Третий день, девятый, сороковой. На поминальных обедах было сказано много хороших, тёплых слов в адрес моего мужа. Это было трогательно и грустно, и в то же время приятно за его память. Разъехались дети и родственники. Я осталась одна в пустом доме. Я где-то когда-то слышала или читала, что смерть — это предел одиночества. И как правы те, кто говорит, что смерть — дело одинокое. Боль тоже дело одинокое, потому что болью нельзя поделиться, она целиком твоя и только твоя. Все проходят через эти стадии горевания, но у разных людей это разное время. В марте 1990 года я стояла рядом со свёкром у могилы свекрови. Плакала вторая сноха и внучка. А он молчал. Это было так странно. И вдруг он говорит мне:
- Любочка, я ведь её похоронил одиннадцать месяцев назад, когда случился необратимый инсульт.
Я покивала головой. А поняла его только потом в ординаторской. Спустя тридцать лет. Я была против того, чтоб Гене сказали диагноз. Но сейчас такой закон. Мне до сих пор хочется верить, что он не понял грозный трагизм момента. В нашем окружении есть люди, живущие с онкологией много лет. Я обещала, что мы его вытащим. И Гена мне верил. А может быть делал вид. Конечно, я предприняла всё, что можно и что нельзя. Ни деньги, ни связи, ни в Израиле, ни в Германии не помогли с таким диагнозом даже Стиву Джобсу.
Жизнь, если она решила закончиться, уже ничем не удержать.
С этой минуты я начала просить Боженьку, чтоб он побыстрей забрал его, чтоб не мучился. Кто видел, знает, какое это беспощадное зрелище. Когда мучается дорогой тебе человек, а ты бессилен. Это тяжкое испытание. Когда была пройдена точка невозврата, я хладнокровно, по крайней мере, так мне казалось, стала готовить себя к печальному событию. И не надо бросать в меня камни. В нашей семье в плане здоровья я считаюсь слабым звеном. Причём очень сильно слабым. Теперь моя задача стояла в том, чтоб не умереть раньше Гены. Для наших девочек это была бы катастрофа. Надо было держать себя в форме, чтоб хорошо ухаживать за мужем, чтоб он мог достойно проиграть свой последний бой. Поговорила со своим лечащим врачом. Она назначила мне курс антидепрессанта, который я пила по её схеме и под наблюдением в общей сложности семь месяцев. Дальше стоял вопрос психологической стабильности. Я перед Геной не плакала. Но и не сюсюкала. Старалась вести, как и советовала Нюта, обычно. Когда становилось невмоготу, терпела до вечера. И в темноте уходила за дома на пустырь и там выла.

Перечитала в «Войне и мир» у Толстого отрывок, где умирает князь Андрей. Перерыла интернет. Мне нужен был психологический якорь, за который можно было зацепить ускользающее сознание.
И я его нашла в фильме «Титаник». Сцену там, где Роза сталкивает Джека в воду, хватает у замёрзшего боцмана свисток и свистит, свистит. Я смотрела этот отрывок практически ежедневно. И, каждый раз, когда на людях предательски подкашиваются ноги, и накатывает истерика, меня спасает этот свисток. Дома, конечно, вот в чём преимущество частной постройки, я ни в чём себе не отказываю, и кричу и плачу столько, сколько душа просит. Всё равно никто не слышит. Мне рассказывали женщины, как правильно плакать в многоквартирном доме, чтоб не пугать соседей. Можно в ванной на полную мощность включить душ и кричать в тазик с водой, но осторожно, чтоб не захлебнуться. Можно включить слезливую мыльную оперу. Но мне такие вещи не помогают. Одна женщина рассказывала, что она просто ходила по тёмным улицам и плакала в голос. Особо-то никому и дела нет. Вторая уезжала на конечную остановку трамвая. Там кольцо, за ним пустырь. Но многие плачут дома. Громко и горестно. Ну и что, что слышат соседи. А куда деваться? Наша дальняя родственница после инсульта особо-то не ходила. Всё больше сидела. И тут умер муж. Она просто-напросто просила всех выйти, чтоб ей никто не мешал поголосить. Кому-то наоборот нужно, чтоб кто-то рядом был. Когда у меня начала сходить острота момента, а плакать потребность появлялась, я звонила, да и сейчас иногда так делаю, или кому-нибудь из подружек, или родственников, в основном свахе, и прошусь поплакать. Наплачешься-наплачешься в трубку, легче станет, поговоришь о чём-то отвлечённом. Мне повезло, что есть такие люди. Как бы дико это ни выглядело, это важно и для самой, и для близких. Кривая принятия неизбежности проходится у каждого по-разному. Но есть и большие общие моменты. Меня бросало от отрицания, торга и депрессии, как опавший лист по луже. Но тут нет смысла пытаться ускорить прохождение этих стадий, Не обвинять саму себя в неадекватном, реактивном поведении, и другим не позволять этого делать.
«Если искусственно подавить импульсы каждого этапа, то можно надолго (а иногда и навсегда!) застрять на каком-либо из них и так и не добраться до принятия и вхождения в новую жизнь. Даже вспышки агрессии периода гнева должны быть полностью прожиты, выплеснуты, реализованы. Лучше перебить всю посуду и прокричаться, чем, оставив эмоции в глубине души, так и не преодолеть острый период горя».
Не знаю, чьи это слова, но я когда посмотрела на себя со стороны, поняла, что вроде адекватно держусь. Тяжело, но держусь. Конечно, мне очень помогали и мои друзья медики. Лечащий врач сказала, что первые три месяца нет смысла назначать хоть какое-то лечение. Всё болит! Но это боль в основном носит психогенный характер. Тут надо просто ждать. Отвлекаться. Занять себя. Легко сказать, когда вставать не хочется. Ночами не спишь. Нет, вру. Первые полгода, пока была на антидепрессантах, я спала. Понятно, что это был насильственный, искусственный сон. Но он был. Хоть физическое тело отдыхало. Всё время снились кошмары. Но я на них старалась не фокусироваться и не запоминать. В режиссёрской работе есть свои особенности. На сцене нельзя изобразить чувства. Можно показать только действие. Как, например, показать шок? Был такой этюд. Война. Женщина в тылу стирает бельё в корыте. Приносят похоронку. Она читает. Кладёт её в сторону и машинально продолжает стирать. Шок в высшей степени. До крика и слёз дело ещё не дошло.
Мы много лет сотрудничаем с Областной библиотекой для слепых. В конце прошлого года мы ставили с ними «Собаки в овраге» по повести Сергиенко. В день похорон моего мужа у них была генеральная репетиция первый раз на настоящей сцене. Тотально незрячие люди должны были ходить по незнакомой высокой площадке без ограничителей в первый раз. Перенести было нельзя. Пропал бы многомесячный труд библиотеки и это плохо сказалось бы на её репутации и инвестициях. Через два часа после поминок дочь повезла меня к ним. Я несла ответственность за безопасность людей. А ещё помнила про шок, и надеялась, что по инерции смогу успеть нормально отработать. Так и вышло. Потом меня, конечно освободили от всех занятий. И мы собирались возобновить их в марте, когда состояние стало более-менее стабильным. Но тут грянул карантин. Как я провела ту репетицию, не помню. Дочь сидела в зале с капельками наготове. Не понадобились. Мне потом рассказали, что спектакль прошёл хорошо.
Говорят, что до сорока дней человек ещё как-то держится. И я торопилась свернуть все сильно зависящие от меня дела. Пока не развезло. Как показала практика, я правильно сделала. Прошло девять дней. Я первый раз вышла на работу. До сих пор благодарна своим слушательницам из Клуба Деловых Старух за тот такт и ненавязчивое внимание, которым они меня встретили. Три человека. Кто десять лет назад, кто пять, кто пятнадцать испили горькую вдовью чашу. Выжили. Значит и я выживу. Они не говорили утешающих слов.
Я раньше в чужом горе думала, что говорю умные, проникновенные вещи про то, что надо жить для детей, внуков, для себя, какого-то дела. Как оказывается, это всё пусто, зря и мимо. Ни для кого и ни для чего ничего не хочется, не надо. И добрые слова не трогают и не доходят ни до сердца, ни до разума. Организм занят тем, чтоб сберечь свою физическую сущность. Просто стоишь, улыбаешься, вежливо благодаришь. Человек ведь от чистого сердца тебя жалеет.
А тут мы просто занялись обычной работой по плану урока. Я потом поняла, почему мне это было не в тягость и никак, почти никак, не отразилось ни на поведении, ни на самочувствии. Моя преподавательская деятельность ни с какой стороны не пересекалась с Гениным присутствием. И это было хорошей передышкой в горестном существовании. Несколько лет назад я как-то смотрела интервью с Роксаной Бабаян, передача была посвящена памяти Державина. Они в студии были вместе с Ширвиндтом. У них ведь как у артистов, «Таточка (жена Александра Анатольевича), Рокочка». И вот Роксану ведущий спрашивает, как она переживает смерть мужа. А она говорит:
- Никак. Он для меня не умер.
Я ещё тогда подумала:
- Что за ерунду она говорит. Видно же, как она переживает. Как успокаивая прижимает её руку Ширвиндт.
Это называется просто:
- Не суди, пока сам не попробовал.
Теперь я её поняла, что она имела ввиду. Я часто видела, как на кладбище люди разговаривают на могиле, как с живым. Одна моя знакомая каждое утро здоровается с портретом, целует его, рассказывает новости. Другая убрала все фотографии сразу же после похорон. Каждый по-своему расстаётся с умершим. Я перестала плакать, когда пересматриваю видео, которое сделали нам к поминкам. Но фотографии тоже все убрала. Моя подружка детства овдовела в 29-лететнем возрасте. Сорок лет прошло. Помнит. Без слёз, буднично. Мне, как и ей, всё время кажется, что муж где-то тут, во дворе, или в гараже, или с работы сейчас придёт. Так как Гена работал, я совершенно спокойно возилась в огороде до 17.30. Через час начинала метаться, оглядываться на калитку, посматривать на часы. Я прекрасно понимаю, что никто не придёт. Срабатывает память и привычка, укрепившаяся за долгие годы. В каких-то житейских ситуациях, новость какая-нибудь, забавный случай, в первую долю наносекунды мелькает мысль сказать, Гене. А что он подумает, ответит. Потом уже в реальность вступаешь. Я когда это осознала, выучила стихотворение Марины Цветаевой
Осыпались листья над Вашей могилой,
И пахнет зимой.
Послушайте, мертвый, послушайте, милый:
Вы всё-таки мой.
Смеетесь! — В блаженной крылатке дорожной!
Луна высока.
Мой — так несомненно и так непреложно,
Как эта рука
Опять с узелком подойду утром рано
К больничным дверям.
Вы просто уехали в жаркие страны,
К великим морям...
Стихотворение учила очень долго. Но оно легло мне на душу. И я его часто про себя повторяю.
- Вы просто уехали в дальние страны…
На Новый год мне подарили книгу «Бабий ветер» Дины Рубиной. Лёгкий слог, грустная история. Ошеломляюще откровенная с какой-то подкупающей долей цинизма. Я эту книгу читала сутки, всю новогоднюю ночь. В какой-то момент собралась хорошенечко разреветься, но почему-то передумала. Книга подействовала как прохладный душ. Начался 2020 год. Первый год без Гены. Прошло сорок дней. Я открыла его спальню. До этого и не входила практически. Наняла мастера. Сделали косметический ремонт. Хотя, по большому счёту, в этом не было никакой необходимости. Сменила люстру, цвет стен, занавески на окнах, покрывало и подушки, переставили мебель. Перевесила в другом порядке картины. Сделано это было для того, чтоб сбить стереотип, укоренившийся в подкорке, и не плакать каждый раз, когда входишь. А ещё ради восьмилетнего внука, который психологически тяжело перенёс кончину деда. Он это, конечно, не осознавал, но по некоторым невербальным признакам это чётко прослеживалось. Привела в порядок документы. Перебрала личные вещи. Раздала. Несколько рубашек оставила на память. Сходила к косметологу, парикмахеру, сделала маникюр. Не хотелось, быть на людях в жалком неухоженном виде и выставлять на показ своё горе. Как-то внешне приободрилась. По роду своей работы, я обратила внимание на то, как к тебе относятся окружающие, когда ты подавлен, или не здоровится, чувствуешь себя обиженным, усталым, растерянным. Как говорила моя мама: -- Вожжи выпустила, и взять не могу.
Как бы это цинично не звучало, но подсознательно срабатывает инстинкт доминантности сильного над более слабым. Речь, конечно, не идёт о близких. Хотя, как сказать. Всякое бывает, может и не со зла. Пошла к нотариусу. Стою на улице у входа, мимо троллейбус проехал.
И вдруг меня поразила мысль. Ничего в мире не изменилось. Фраза «И как шесть тысяч лет назад, восходит солнце над землёю» обрела конкретное значение. До такой степени мне это показалось чудовищной несправедливостью. Дома стоят, люди живут. Я к нотариусу пришла. А Гены нет. Это ощущение меня преследовало несколько месяцев. Я и уговаривала себя, и плакала, и старалась вспоминать примеры житейские, и то, что «всё равно когда-нибудь помрём», ничего не помогало. Как нахлынет, душа вся вздыбливается. Потом я просто покорилась этой мысли. И, постепенно как-то всё стало затихать. Вообще, понятие «покорность» стало часто появляться в моей жизни. Наверное, так надо, когда ничего сделать или изменить не в силах. Для моей бунтарской и деятельной сущности это оказалось большим испытанием. Но что делать, что делать…
Началась пандемия. Всех закрыли на самоизоляцию. Я за свою жизнь помню эпидемию полиомиелита, вирусной пневмонии, холеры, ящура. Поэтому пока с горяча не перекрыли подходы быстренько заказала на кладбище готовую оградку для Гениной могилы. То, что он огорожен, мне как-то спокойней стало. Почему-то до этого всё время казалось, что ему там неуютно, одиноко, холодно и кто-то может обидеть. Оградка получилась хорошая, крепкая, не вычурная и красивая. На самоизоляции понятно стало преимущество частного дома перед квартирой в многоэтажке. Первым делом я перебрала всё в доме, вещи, книги. Не трогала только фотографии. Повыкинула то, что сочла ненужным. Причина была простая, вдруг нечаянно неожиданно помру, детям лишняя канитель будет. Опять же в запале повыкинуть могут что-нибудь нужное. Вообще тема жизни и смерти в моей голове стала вертеться постоянно и безостановочно. Раньше, когда я была замужней женщиной, всё это было как-то абстрактно. Правда я этого не понимала. А сейчас неумолимость судьбы, хрупкость жизни в её чудовищной несправедливости обрела конкретное значение. Но эти мысли со временем тоже переварились в мозгах и потихоньку стали затихать. Устроила ревизию на чердаке. Перебрала Генины инструменты в сарае. Сделала опись. Пригодятся внукам, зятю.
Началась затяжная тяжба, вернее, канитель с страховой компанией. Ситуация с большими потерями разрулилась только в июле. Наступила весна. Пандемией пугали не зря. Появилось много заболевших из ближнего окружения. И тут меня посетила чудовищная и жестокая мысль, страшная в своём цинизме и бессердечии. Я долго не могла её озвучить и мучилась от самого факта возникновения. Когда умерла моя свекровь, её золовка сказала:
- Как хорошо, что она этого уже не видит.
Тогда как раз начался беспредел девяностых годов. И я это вспомнила, и подумала, что раз так случилось с моим Геной, то хорошо, хоть похоронили нормально, попрощались по-человечески, помянули и на девять дней и на сорок. Я раньше удивлялась, почему некоторые родственники каждый день посещают на кладбище только что умершего близкого человека. Оказывается, так боль постепенно уходит и свыкаешься с мыслью, что он теперь тут навсегда. На этом же кладбище похоронена моя мама. Мы, как положено, навещаем её. Ухаживаем за могилкой. На ней весь сезон растёт уйма цветов, зреет клубника, один раз даже были маслята. Посадили ёлочку. Она тоже прижилась. Уже шестнадцать лет ходим к ней. В силу своего здоровья я всё время наказывала Гене, где, как меня похоронить. В этом нет ничего странного, оказывается многие, подойдя к определённому рубежу, начинают заботиться этой мыслью. Например, младшая сестра моей мамы прожила 84 года. В разуме, на своих ногах и с очень слабым здоровьем. Жила она одна в 40 километрах от нас. Дочери были далеко и мы две племянницы её опекали. Так вот, лет с 60 она время от времени звонила и говорила, что помирает. Мы подхватывались и немедленно ехали в деревню. Покорно в тысячный раз слушали, где у неё узелок лежит, где деньги спрятаны, с какого боку её положить на кладбище, какую заразу соседку на поминки не приглашать. Пили чаёк и поклявшись всё исполнить, уезжали до следующего раза. Потом её забрали к себе дочери. Там она жила в отдельной квартире в том же с ними подъезде. Расковыряла маленький огородик у подъезда и благополучно прожила ещё двадцать лет без жалоб и стонов. Просто в то время, когда мы с сестрой, всё бросив, ездили к ней, со времени кончины её мужа прошло не более года. Я по молодости и своему максимализму про себя её осуждала. Ну как так не держать себя в руках? Сейчас мне 68 лет, я стала такая же. Не потому, что забываю, где у меня лежит узелок, завещание и прочие дела, или всерьёз не помню, что уже сто раз об этом говорила и дочкам и внучкам. Просто появилась необъяснимая потребность проговорить это ещё раз. Это своего рода тоже мягкая амортизация при вхождении в новое своё социальное положение. В сотый раз для себя повторяю:
- Не суди…
Так вот, Гене очень не нравилось, такое буйство зелени на тёщиной могиле. Однажды он мне показал, что считает образцом подобного случая. Я не придала этому значения, считая, что выбирать придётся не мне. Оказывается, пришлось. Как часто мы не придаём значения мнению своих близких, а потом горько сожалеем о своей невнимательности, пытаясь вспомнить, что нам хотели сказать. Я всё же отыскала эталон. И сейчас мой муж покоится так же, как он однажды показал мне. Я выполнила его предпочтение. Строгая ограда, Чёрный гранит. Ни единой лишней травиночки. Только кустик флоксов. А за оградой прямо около дороги можжевельник, туя и ёлочка. То, что он хотел посадить на нашем участке дома, а я не разрешала из-за того, что это плохая примета. Всё равно не помогло. Посадила я их в начале лета. Продавец сказала, что поливать их надо беспрерывно до самой осени. Так у меня появилась легальная причина очень часто быть на кладбище. То родственников попрошу. То друзей. То на такси приеду. Плохо, когда зависима от транспорта, и стесняешься сказать, что тебе просто поплакать там хочется, а самостоятельно доехать не можешь. Но недавно подружка догадалась, или подсказал кто. Они с её мужем отвезли меня на кладбище, а сами отъехали по своим делам. Я в первый раз осталась наедине со своим Геной. Рухнула и завыла. Сколько я так кричала и плакала, ползая на коленях, я не помню. Но когда друзья вернулись, я уже прополола травку, прибралась за оградкой и тихо сидела на скамеечке. Спасибо!!! Большое спасибо. Такого дорогого подарка мне со дня кончины никто не делал. Вернулась домой и через несколько дней поймала себя на мысли, что у меня появилось состояние какого-то хрупкого душевного равновесия. Я даже стала про себя иногда мурлыкать какую-то мелодию. Очевидно все эти восемь месяцев мне не давала покоя невыплаканность именно на могилке. Сейчас, как говорят психологи, гештальт был завершён. Это не значит, что душа успокоилась. Я и сейчас, пока писала, заплакала. Но это уже не та безумная боль и волчья тоска.
Как сказала одна женщина на форуме:
- Теперь я его, наконец, похоронила
Я очень люблю ходить пешком. Особенно в удобной обуви. В 1985 году, когда нам дали квартирку в МЖК, мимо наших окон регулярно ходила по моим тогдашным взглядам, какая-то старушонка. В кедах. В ветровке. Оказывается, её вся Верхняя Терраса знала. В свои 74 года она ежедневно в любую погоду обходила наш микрорайон. Мы познакомилась, когда ей было 93 года. Она тогда гуляла только во дворе нашей школы. Пример вдохновляющий. Но я люблю ходить не ради самого процесса. А мне очень нравится о чём-то думать, размышлять, мечтать, как бы это ни смешно выглядело в моём возрасте. В детстве любила ходить по лесу. Тогда это было вполне реально. Когда приехала в Ульяновск, на первом курсе пешком прошла чуть ли не весь город. Студентами с Геной тоже много ходили. Во время самоизоляции, благодаря тому, что мы живём на окраине, я часто уходила в прибрежный лес, там много тропинок, вероятность кого-то встретить невелика. Можно спокойно поплакать. Причём не о чём-то или о ком-то. А просто так. Отпустить душевное напряжение. Я стараюсь не крутить в голове свою семейную жизнь, или перебирать в памяти какие-то эпизоды. Мне посоветовали этого пока не делать, по крайней мере в первые годы вдовства. Потому что, как только сорвёшься, мгновенно накатывает буря эмоций:
- Почему это со мной случилось!?
И каждый раз летит в мозгу мысль:
- Его нет. Нет, не правда!
Как, оказывается легко давать советы, пока сам не вошёл в эту воду. Но что я поняла из чужого опыта, из лекций по медицине катастроф и спецпсихологии, из своего горя, пока душа болит очень сильно, надо максимально загрузить тело. Это не значит, что таскать тяжести или надрываться. Нет. Надо постоянно быть физически занятым. Мне тут буквально месяц назад позвонила женщина, вся в слезах и панике. Муж лежал в реанимации. Я ей посоветовала зубной щёткой протереть все шовчики в ванной комнате, хотя прекрасно знаю, какая у неё там стерильная чистота. Она меня поняла. Высыпала на стол стакан риса и гречки, перемешала и стала отделять зёрна. К вечеру ей сообщили, что мужа перевели в общую палату. Конечно не из-за зёрен. Просто она закрыла время от своих эмоций.
Мне эмоции закрывать получается лучше всего ходьбой. И вот буквально пару недель назад я поймала себя на том, что вспоминаю свою жизнь в совсем юном возрасте, до Гены. Она ведь была и до него, я и не вспоминала. Теперь будет после него. Надо постараться ради его памяти.

Осенью 1969 года я, студентка первого курса, гуляла по Венцу. Шуршали листья. Много опавших и очень красивых листьев. Особый запах какой-то пьянящий. Моё детство прошло в сельской местности. Очень красивая природа, леса вокруг села, а сама Павловка утопает в садах. Её местные жители называют Русской Швейцарией. И уж природных красот я насмотрелась немало. А вот глядишь ты, городская золотая осень очень меня впечатлила. Я бродила по улицам и аллеям. Сочиняла стихи. В том возрасте многие считают себя поэтами. У старого здания Дворца книги, под осыпающимся клёном стояла парочка и целовалась. Я так им позавидовала. И загадала, что у меня будет так же. И это сбылось. И осень и не одна, и под осыпающимся клёном. И ещё почти сорок пять лет безумного счастья. Сегодня мы с внуком шли по Верхней Террасе на тренировку. Золотые тополиные листья шуршали под ногами. И я вдруг вспомнила и этот запах. И эти листья, и их шорох. И как мы с Геной целуемся на Венце у стены Дворца книги. И не заплакала. Улыбнулась…
Шёл 1992год. 15 августа я бежала через пустырь к своему новому месту работы. В школу. Торопилась. Сказывалась многолетняя привычка работы в пропускной системе. Вбежала в вестибюль, поднялась в кабинет и… растерялась.
Делай, что хочешь. Нет, задание мне, конечно, было дано, и план работ свёрстан. Правда я не имела ни малейшего представления о том, как я его выполню. Но это никого не волновало. Меня считали специалистом. Спросить и проконсультироваться не у кого.
Дерзай, Любовь Тимофеевна!
Пробыв в школе до положенного времени, я пошла к директору, доложить о том, что мой рабочий день закончился и можно ли уже идти домой. Она засмеялась.
- Иди,- говорит.
На школьном дворе светило солнце, бегали ребятишки. Был всего лишь полдень. Когда я вернулась домой, семья очень удивилась, почему так рано. И тут я поняла, что это свобода! Какое великое счастье ощутить это состояние! Ни один педагог не поймёт, о чём это я, и ни один инженер не поймёт, зачем это я. То есть я все эти годы не ощущала того, что была ущемлена в этом смысле. До сознания не доходило, так организм прижал меня по-другому. Жёсткий режим работы на номерном предприятии пагубно сказался на моей нежной к восприятию действительности душе. Вот и полезли болячки. Я об этом вспомнила, когда месяц назад взяла подкидышей котёнка и щенка «дворянской» породы. Обе девочки. Изба сразу превратилась в хлев. Но меня это особо-то не расстроило. Только через несколько дней я поняла, что, оказывается страшно боялась спать одна в доме, хотя и не осознавала этого. Но нежелание звать кого-то в компаньоны пересиливало. Я и сейчас при всей своей коммуникабельности на стороне, не особо-то хочу кого-либо видеть у себя дома.
Говорят, что это со временем пройдёт. А я-то всё время удивлялась, когда меня спрашивали, не боюсь ли я? И считали это странным.
У Жюль Верна есть повесть про людей, всю жизнь проведших в заброшенной шахте. Когда через много лет пришли спасатели, молоденькая девушка родившаяся там, наотрез отказывалась подниматься наверх, уверяя, что ничего хорошего в солнечном свете не видит. Очевидно и я так же, зажалась в своём горе и жила, как могла. Но организм полез со своими прострелами, давлением и остеохондрозами.
Вот я и взяла собачку Тучку и котёнка Барбариску. Они таки забавные! Барбариска сразу же привыкла к лотку, а Тучка вредничает. Ничего, научим. Гена был, в отличии от меня, очень аккуратным человеком. Приусадебный участок был образцово-показательный. Всё по струнке, всё прополото, прищипнуто, полито. Я занималась живностью. Такое вот разделение интересов было. В этом году огородом занималась я сама. Старалась изо всех сил, чтоб было хотя бы не хуже. Не получилось. Пришли знакомые. Сказали, что сразу видно, что нет хозяина. Меня почему-то это так покоробило. Я и сама вижу, что не так. Скорее всего, никто меня обидеть не хотел, просто дань уважения Гениной памяти.
А я про себя, в который раз, расстроилась, хоть виду и не подала. Это странное и не характерное чувство, подсознательная готовность быть обиженным. Хорошо, что заметила. Учту. К концу лета сделала для себя выводы. Так же хорошо обихаживать огород я не смогу. Засею всё газоном.
Встретила на улице знакомую. Глаза заплаканные. Накатило. Она уже 11 лет, как вдова. Меня предупредили, что эти накаты теперь будут на всю оставшуюся жизнь. Чего-то бегаешь, суетишься, занимаешься хозяйством, внуками, даже смеёшься.
И вдруг накатит. Без всякой причины. Его нет. Нет его.
И утешать тут бесполезно, и самой сдерживаться нет смысла. Проще и легче проплакаться и идти жить дальше. Как часто у других такие накаты бывают, не знаю. У меня то три раза на дню. То на пару недель затишье. Такие вот дела.
Недавно умер наш общий с мужем друг и коллега. Так же внезапно и быстро. Мы дружили семьями Я пришла к его жене, накануне похорон. Посидели в скверике на лавочке. Поговорили по скорбным делам. На следующий день я не смогла заставить себя даже зайти на отпевание. Надела тёмные очки и сидела на лавочке у церкви. Не поехала ни на кладбище, ни на поминки. Об этом мы договорились с подружкой накануне. И всё равно это печальное событие эмоционально отбросило меня на восемь месяцев назад. Тяжело. Дома сбила давление, поплакала. Пирожков мне принесли, помянула в одиночестве. Утром встала, пошла кормить кур, перепёлок, щенка, котёнка. Начала возиться в огороде. –
- Миленький мой! - без конца повторяла героиня не помню какой пьесы. А я думала, что я одна такая. Только фраза, конечно своя.
Я её всю жизнь повторяю с того момента, как полюбила моего Гену. Дружили мы четыре с половиной года. Прессинг с обеих родительских сторон был очень сильный. Но в конце декабря 1974 года мы наконец-то поженились и до сорока пятилетия со дня свадьбы не дождались одну неделю.
А я все эти сорок девять лет со дня нашего знакомства повторяла фразу, обращённую к нему. Как заклинание или молитву, даже когда была зла или обижена. В жизни-то ведь всякое бывает.
И вот его не стало. А мне не верится. Умом понимаешь, а на задворках подсознания вертится и вертится реплика, которую знали только мы с ним. Прошло чуть ли не полгода. Я старательно занимала голову Боженькиной молитвой, чтоб заглушить внутренний вопль. А на её фоне эта фраза, как метроном в висок. Посреди дня за каким-нибудь делом мелькнёт. Ослепит, выведет из без того хрупкого равновесия. Когда я заметила, что целый день брожу по дому и без конца вслух повторяю её. Испугалась. Позвонила специалисту по этим делам. Она меня успокоила, сказала, что со многими так бывает. Ну и что, что я к нему обращаюсь, как к живому. В этом нет ничего плохого. Я перестала себя сдерживать и контролировать по этому поводу. Ситуация постепенно сошла до комфортного минимума, который не производит тягостного ощущения. Муж был очень сдержанным человеком. Не любил «телячьих нежностей», всех этих обнимашечек. В последние дни, когда он иногда сидел на краю кровати, опустив ноги, раскачиваясь из стороны в сторону, пытаясь унять боль, я садилась сзади и обхватывала его ногами и руками. Биологическое тепло хоть как-то согревало. И он говорил, что ему становилось легче. Я не экстрасенс, и, скорее всего ему просто хотелось сказать мне приятное. Но из меня уходили силы. Я старалась, хоть как-то продлить ему жизнь. Хоть как-то. Старалась… В те дни мне на глаза попалось стихи Валентины Беляевой , прямо в кон. Я их выучила, и почти всё время, пока он был жив, про себя бормотала их.
Я свяжу тебе жизнь
Из пушистых мохеровых ниток.
Я свяжу тебе жизнь,
Не солгу ни единой петли.
Я свяжу тебе жизнь,
Где узором по полю молитвы-
Пожелания счастья
В лучах настоящей любви…
Я свяжу тебе жизнь
Из веселой меланжевой пряжи.
Я свяжу тебе жизнь
И потом от души подарю.
Где я нитки беру?
Никому никогда не признаюсь:
Чтоб связать тебе жизнь,
Я тайком распускаю свою.
У психологов и психотерапевтов есть такое понятие - десенсибилизация. Это когда пациента заставляют десятки раз рассказывать про свою проблему. Человек уливается слезами, повторяя во второй, пятый, десятый раз. Продолжается это до тех пор, пока эмоции не исчерпаются до конца, и пациенту уже не хочется не то, что плакать, разговаривать об этом.
Всё, с этого момента большая часть проблемы решена. Процесс этот может затянуться надолго, если в роли помогающего выступает близкий человек.
Но что делать, когда другого выхода нет.
Своих доченек я слушала в тяжкий период их жизни одну - два года, другую каждый день пять лет. Не то, чтоб это хорошо отразилось на здоровье, но кроме меня им помочь было некому.
В моём горе у меня нет человека, который бы выслушивал стоны и слёзы в таком количестве времени, а на профессионального психолога, который помог бы быстро и качественно, нет средств. Вот я и прибегла к десенсибилизации самостоятельно.
То, что на бумаге изложен вопль моей души, как раз и называется этим словом. Я перечитывала некоторые главы по многу раз и плакала до тех пор, пока не стала в состоянии прочитать их вслух женщине, прошедшей через это горе пять лет назад.
И она дала добро на обнародование этих записей. Вдруг кому пригодится. Понимаю, что реакция будет неоднозначной. И злых языков, точнее, неадекватных реакций не меряно.
Но я это сделала прежде всего для себя и своей семьи.
Мы с Геной такие разные и по характеру и по предпочтениям. Общей у нас была любовь, дети, уважение к родителям, пардон за пафосность, патриотизм и порядочность.
Я как вулкан, из которого всегда вылетали и брызгали идеи, проекты, эмоции, фантазии, авантюры. Муж был как айсберг, рассудительный, осторожный, трезвомыслящий, спокойный. Вот такой гремучей смесью мы держались 49 лет со дня нашего знакомства.
Сколько много мы успели сделать в таком тандеме. А планов впереди немеряно было. И от скольких опрометчивых шагов сберёг меня мой Гена. Мне нравится думать, что он видит нас и опекает. У Бориса Лапина есть повесть «Первый шаг», где экипаж корабля уже третье поколение летит к звёздам. А оказалось, что это был эксперимент на Земле. И за членами экипажа велось научное наблюдение. И я заметила за собой, что все более-менее значительные дела предпринимаю с оглядкой на возможное Генино мнение. Пытаюсь какие-то аргументы привести для себя. Вообще повесть навевает на очень большие размышления. Я её прочитала лет сорок назад, а всей шкурой ощутила только сейчас. Иногда мне кажется, что Гена подсказывает, как поступить дальше, или знак подаёт. Эта мысль греет и придаёт уверенности. Хотя, как говорят специалисты, такими вещами лучше сильно не увлекаться. Свекор со свекровью были старше моих родителей. Они были первым поколением, состарившимися на моих глазах. Как иногда нелогично и глупо на мой тогдашний взгляд, по сравнению с моими родителями, они поступали. Сейчас я так не считаю, а стараюсь брать пример. Когда Мама и Папа вошли в возраст свёкра и свекрови, в некоторых вещах они их перещеголяли. Речь не идёт о проблемах мирового масштаба. Так, мелкая бытовая канитель. Но я думала, что я никогда не буду поступать, как они. Я и не поступаю, я умудряюсь по-другому бесить своих детей. И это ведь не со зла. Я помню, как папа выговорил мне за невинную недипломатичную фразу, от которой у мамы случился сердечный приступ и она проплакала несколько дней. А я ведь как лучше хотела, мне и в мыслях не было её обидеть. Я бы и не говорила об этом, но, оказывается, что практически у всех любящих родителей, ещё более любящие дети могут из желания сделать как лучше запросто довести до гипертонического криза, даже не заметив этого. Вот уж, что называется «Сапожник без сапог».
Лекции читаю, причём на достаточно высоком уровне, книги пишу. Тренинги провожу. А наступила на собственные грабли. Или это, как любит говорить моя подружка, бумеранг прилетел.
Недавно села, подумала. Подумала. Потом ещё раз подумала, подумала. А ведь в моих силах остановить эту причинно-следственную связь, если посмотреть со стороны. Тут всё зависит только от меня, вернее, от моего отношения. Я-то на месте моих девочек была. А им ещё жить и жить до моего возраста. Они за меня боятся и взвалили ответственность. Надо уйти в другую парадигму и слегка поменять восприятие действительности. Просто тяжело это делать на спешном пешем марше восстановления, когда после ухода мужа прошло ещё так мало времени.
В психологии есть такое понятие, перенос называется.
В отношениях с моими доченьками была тяжёлая полоса.
Они привыкли, что я везде командую. Иногда слушаются, иногда подшучивают. Но в тяжёлые минуты семейных дел, я обычно помогаю капитально, выполняя роль буфера. Это моя планида.
Так сказал мне мой папа.
Об меня разбивают эмоции, находят утешение, мне можно поскулить, принять правильное решение. Это не бахвальство старой маразматички. Это житейская обязанность такого психотипа. Сейчас я не могу, пока не могу быть для своих близких той тихой гаванью, где можно укрыться от эмоциональных бурь, житейских неурядиц. Я по максимуму души отдала Гене.
Процесс восстановления идёт, но нужно время.
Есть такой анекдот: «Требуют как с умной, относятся как к дуре». Грубо. Но частица правды в этом есть. Про перенос эмоций и другие психологические штучки я их не гружу. Сама справлюсь Самое главное, я поняла, в чём первопричина. А то ведь как, в своём глазу бревна не видишь. Сбросились обиды, плакать меньше стала.
- Девочки мои, доченьки мои, всё когда-нибудь улаживается. Пройдёт и это. Понимаю, как вам страшно и больно, но буфером быть я уже не в силах. Конечно, вам и папу жалко и мама в ваших глазах сразу стала мало боеспособной единицей. И ответственность возросла. Гена был основой и оплотом семьи. Сейчас мы с вами каждая и основа и оплот. Но я с вами. Я рядом. И мы ещё повоюем. Не помню, в какой передаче про адаптацию людей с инвалидностью, я услышала фразу: «Хочешь или не хочешь, тебе придётся с этим жить. Привыкай, и чем быстрее, тем лучше».
Время не лечит, время идёт. Прошло почти девять месяцев. Люди десятилетиями привыкают. И мне, сколько там отмерено судьбой, всё оставшееся время жить, жить с этим пронизывающим, как удар молнии фактом:
- Его нет. Как нет? Не может быть.
Говорят, что люди потом встречаются на небесах. Но у нас разная вера и мы не были венчаны. Надежда на встречу очень призрачна. Поэтому пока я жива на этой земле, жив со мной и мой Гена. Процесс адаптации перешёл в другую фазу. Запись воспоминаний и ощущений сделала своё дело. Я смогла выговориться никому не надоедая и не навязывая своего горя. Потребность писать на эту тему дальше себя исчерпала.

Миленький мой, прощаясь с тобой, люблю и помню тебя всегда

От Левиной Любови Тимофеевны, город Ульяновск