Здесь собраны выдержки из многочисленных интервью Дмитрия Рогозина о восприятии возраста, о нашем отношении к старости и к нашим старшим. При желании вы сможете найти много чрезвычайно полезных и интересных материалов Дмитрия Рогозина в сети Интернет.
ЗА ЧТО СТОИТ БОРОТЬСЯ?
«У нас есть лишь два пути — свобода от старения и свобода самого старения» (британский исследователь Джон Винсент). Разговор о стариках есть начало второго пути, пока еще не столь популярного в России. Чувствовать себя достойно в возрасте — за это стоит бороться.
ЧТО ТАКОЕ СТАРОСТЬ?
Старость – это режим медленного думания, осмысленного представления о том, зачем живешь, тем больше у тебя шансов состояться как человек в этом мире. Старость – это подарок человеку для того, чтобы его жизнь была наполнена смыслом, а не потребительской гонкой.
С какого возраста начинается старость? Пожалуй, старик — это тот, кто живет с постоянной болью: «Если я просыпаюсь и у меня что-то болит, то я счастлив: значит, я жив». Впрочем, не стоит к ним относиться как к инвалидам, старость — не инвалидность.
КОГО СОЦИОЛОГИ НАЗЫВАЮТ "СТАРИКАМИ"?
Есть простой ответ, и он, скажу сразу, неправильный, потому что привязан к датам и числам. Примерный возраст «старого» россиянина — 70−75 лет, что определяется несколькими факторами. Во-первых, к этому моменту снижается трудовая активность. Если 65-летний работающий мужчина-пенсионер никого не удивит, то 75-летний сотрудник — уже особый случай (чаще всего такие встречаются на госслужбе, где, кстати, недавно повысили пенсионный возраст, и в высшем образовании). Второй фактор — ухудшение здоровья. Третий — одиночество; как правило, к 70−75 годам у человека подрастают внуки, семья окончательно разъезжается, и он остается один.
Долгожители — это те, у кого в близком окружении почти не осталось ровесников, и они общаются с людьми на 20 и больше лет младше себя. В России это обычно происходит примерно к 85 годам. Разумеется, все эти рамки условны и индивидуальны. Время наступления старости зачастую зависит даже не от здоровья, а от востребованности. Я общался с одной довольно крепкой 98-летней старушкой, и она рассказывает: «Моя задача — дотянуть хотя бы до 100, лучше — больше. Потому что я получаю пенсию 60 тысяч, а у дочки зарплата 15 и у внучки столько же. Мои мне говорят: живи, бабуль, мы без тебя пропадем». И вот она максимально мобилизована.
КАК ПОДДЕРЖИВАТЬ АКТИВНОЕ ДОЛГОЛЕТИЕ?
1. Подвижность. Людям 65 лет нужно хотя бы раз в год выезжать куда-то за пределы области, ходить в лес за грибами или кататься на велосипеде, например. Людям старше 85 лет нужно каждый день выходить из дома. Это очень важно. К сожалению, родственники и сами старики часто не понимают этого. Опросы показывают, что с возрастом старики все реже и реже выходят из дома. И часто не только из-за здоровья, но и потому, что возникает такое ощущение, что вроде и не надо. Некоторые не выходят из дома не один год. Никому из окружения не приходит в голову, что нужно выходить. Это показывает, как все мы относимся к старости. В какой-то степени наше отношение отражает этот жуткий канцелярит, которым любят бравировать наши чиновники, — «возраст дожития».
2. Интимность. Надо продолжать любить свое тело, уметь видеть в теле, которое изменяется и перестает соответствовать канонам глянцевой красоты, красоту своего возраста. Причем просто любить недостаточно, надо уметь ухаживать. Тело как антикварная вещь. Если она будет стоять в пыли, то будет выглядеть очень непрезентабельно. А если вы ее будете протирать мягкой салфеткой (а для старика мягкая салфетка – это крема и хождение в душ), то эта антикварная вещь, то есть старик, будет, может быть, даже более изящен и интересен, чем молодой. К сожалению, очень многие старики считают, что им не для кого пудриться, не для кого выбирать одежду, не для кого ходить в душ. Кроме того, здесь есть реальные ограничения. У нас так построены ванные комнаты, что человек, который испытывает затруднения с передвижением, физически не может принимать душ, ему нужны помощники. Поэтому если в семье живет старик, нужно подумать, как сделать комфортными эти элементарные потребности. Чтобы сходить в душ было так же просто, как сесть на кровать или почистить зубы.
3. Востребованность со стороны других. Это чрезвычайно важно. Старик для чего-то должен быть нужен. Причем не с точки зрения «а как бы его занять», а нужно понять, почему нам нужен старик. А это прежде всего восприятие своего рода, построение генеалогического древа, сборка большой семьи, навыки и умения, которые не передаются просто инструкцией. Самое главное: старики для нас – это машины по производству этических решений. Их опыт, навыки, переживания в течение жизни – иногда катастрофических ситуаций. Ведь доживают до старости не ангелы. Многие принимали в жизни плохие решения. В связи с тем, что они пережили проблемы, предательства, в том числе собственные, у них вырабатывается особая оптика.
4. Нужно каждый день с кем-то разговаривать. Коммуникация может быть через переписку, скайп, через личные встречи. Одна женщина назвала такое время «Мои счастливые часы». “Когда ко мне приходят внуки, дети, – рассказывала она, – я им говорю: „Не беспокойтесь обо мне, я и сама занята, и вы заняты“. А про себя думаю: „Вот и наступил мой счастливый час“».
5. Вопрос о смысле жизни, который связан с вопросом о смерти. Активное долголетие наступает тогда, когда человек переключается на размышления о смерти, ставит перед собой важнейшие экзистенциальные вопросы. Если человек может не прятаться от них, не закрываться, а пытается представить, что будет после смерти, что будет с его телом, зачем он жил, как его похоронят. Если молодость – это время амбициозных планов и авантюр, то старость – это даже не подведение итогов, а размышления о смерти.
МОДА НА СТАРОСТЬ
Что-то изменилось в отношении к старости. Разговор о причинах таких перемен — всегда спекуляция, но мы явно догоняем здесь западный мир. Появилась своего рода "мода на старость", которая сменяет еще недавно господствовавший культ молодости. Посмотрите, например, сколько выходит фильмов, где не просто старики в главных ролях, а сама старость в центре сюжета. Спокойно и с умом рассуждать о старении, вообще красиво стареть — значит быть современным человеком. Даже на официальном уровне, что для меня удивительно, у нас приняли очень грамотную "Стратегию действий в интересах граждан старшего поколения в России". Опять же, 6 лет назад никто из чиновников тему старости на дух не принимал, а тут вдруг в "Стратегии" заговорили об "активном старении". То есть впервые перестали смотреть на старика как на объект приложения сил, в смысле: а давайте для него что-нибудь сделаем, загрузим его кружками, научим компьютерной грамотности, обяжем родственников его выгуливать... Впервые подумали, что хорошо бы дать человеку самому решить, как и что он хочет делать. Потому что то, что нужно ему, иногда кажется безумием всем окружающим. Например, старику нужен разговор о смерти. И вообще зрелому обществу этот разговор нужен. А у нас до недавнего времени от него все шарахались: мол, что вы, наше ж дело счастье! И не понимают люди, что субъективное благополучие, счастье после какого-то периода напрямую связано с правильным проговариванием вопроса о смерти, с правильной подготовкой к ней.
БЕДНОСТЬ
Многие старики живут за чертой бедности, получая пенсию 10 тысяч рублей. Их бюджет не позволяет им выйти за уровень элементарного поддержания своей жизни. Но здесь есть одна вещь, которую нельзя сбрасывать со счетов. Несмотря на эти трудности, нет почти ни одного старика, который бы не откладывал деньги на помощь другим людям. Если старик живет в семье, то, как правило, покупает внукам или детям подарки. Это очень любопытный феномен, о котором обычно не принято говорить. Но мы должны иметь это в виду. Социальную политику нужно строить не в отношении старика, потому что он всё равно будет эти трансферты передавать, а в отношении семьи — и поддерживать в первую очередь людей, которые живут вместе со стариком. Фактически на них ложится колоссальная нагрузка. Обеспечить комфортные условия для активного долголетия – это дорогого стоит.
Если мы говорим об уровне дохода и благосостоянии стариков, то правильнее рассматривать общесемейный доход. В таком случае у нас выделится очень большая группа стариков, о которых должно заботиться общество, – одинокие старики. Это действительно огромная проблема. По нашим оценкам, их не меньше 20 %. Это самые нуждающиеся люди. Но деньгами делу не помочь. Самая большая беда стариков – это одиночество.
Человек может выживать на совершенные крохи. В одном из проектов опрашивали 100-летних стариков. Когда они вспоминали свою молодость, то выяснялось, что тогда они жили на порядок хуже, чем сейчас. И если мы можем чем-то помочь старикам, так это разговорами, общением и повышением значимости их роли в нашей социальной среде.
ДОМ ПРЕСТАРЕЛЫХ
Даже в приличных домах престарелых коленки трясутся от того, что ты видишь. Шесть коек на палату, белые стены, из личных вещей – тумбочка. У всех разная степень деменции, постоянные стоны и крики. Экономия на памперсах, жуткий запах. Настоящий лагерь, откуда хочется сбежать. Ситуация усугубляется тем, что люди, которые там находятся, это уже приняли, не считают это ненормальным, а видят в этом естественную среду и думают, что заслужили там находиться. Даже если мы, как во многих западных странах, дадим каждому отдельную палату, это всё равно не дом. Счастливая старость – это старость в том месте, где ты жил и вырос, где каждый угол тебе о чем-то напоминает и поддерживает твою память. Многие исследования показывают, что у старика деменция меньше и память лучше, если он в своих стенах. А вся эта казенщина – всё равно что стереть жесткий диск. Нужно стремиться от этого избавиться, но совсем без них не обойтись. Потому что всё равно есть группа стариков, которые одиноки и уже не могут ухаживать за собой. Им нужен уход.
ОБЩЕНИЕ
Общение со стариками не может быть простым, а с родными сложнее всего. Это большое испытание – жить со своим стариком. Он становится капризным, у него развивается деменция. Самое страшное, когда твоя мама перестает тебя узнавать. Единственное решение – подходить к этому как к испытанию, а не как к долгу.
Старые люди очень редко общаются друг с другом. С годами человек постепенно угасает. Он прощается с миром, становится всё дальше и дальше от социального общения. Человек больше общается с мирозданием. Есть также элементарный уход собеседника. У 90-летних очень часто уже дети умерли. Поэтому общаться просто не с кем, а устанавливать новые отношения тяжело. Потому что негде их устанавливать. Не будет же старик приставать к людям на улице со словами «Поговори со мной».
В семьях не возникает ситуации, в которой можно поделиться личной историей. Мы воспринимаем нашу помощь пожилым людям таким образом, что готовы заботиться исключительно о теле старика: приобрести лекарства, принести продукты, купить памперсы. Из-за этого у нас много одиноких пожилых людей даже в полных семьях. Ситуация усугубляется тем, что если человеку за 90, то он часто уже не может смотреть телевизор, читать и слушать, поэтому у него есть дополнительная потребность в общении.
КАК РАЗГОВАРИВАТЬ?
Порой мы идем в первый попавшийся дом. Тот, кто согласился на интервью, сначала 15–20 минут убеждает нас, что ему нечего о себе рассказать. Мы киваем и не уходим. Он начинает показывать альбом, мы задаем вопросы, завязывается разговор.
Люди попадаются разные. С некоторыми становится некомфортно, появляется чувство, что что-то не так: кто-то привирает, кто-то рассказывает неприятные истории. Думаю, есть много стариков, которые могут и должны вызывать неприязнь. Художник Саша Галицкий написал книгу «Мама, не горюй!» для людей среднего возраста, которые хотят выжить со стариками. Саша ведет кружок резьбы по дереву в израильском доме престарелых. Он признается, что его тоже нередко бесят старики, что иногда он просто кричит матом минут 15, потому что иначе невозможно. А еще Саша Галицкий говорит, что нам чрезвычайно сложно общаться с родными, особенно если это папа или мама, которые всегда нас опекали, а теперь роли поменялись. Поэтому с другими стариками легче.
Некоторые рассказывают такие истории, что романы можно не читать.
Материал, который на нас обрушился, гораздо больше того, что можно выразить словами. Это остановило нас от теоретических обобщений: судьба каждого человека уникальна и завораживает драматизмом. Телеграфно расскажу одну историю: девушка влюбляется в молодого человека, он из еврейской семьи, учится на историческом и любит ее. Она уезжает к бабушке в Ригу, там встречает морячка, который ее покоряет. Он от нее вскоре уходит, а она от него рожает ребенка, выходит замуж за другого. В 70 лет тот, с исторического, ее находит: она живет в Иваново, у нее второй брак, опять неудачный. А он так и не женился, сделал фантастическую карьеру в Германии. Искал, добивался ее и нашел через ФСБ. Сначала они разговаривают по телефону, потом он к ней едет, но уже в Москве умирает. Это так душеспасительно рассказано, здесь нет того, что было бы у молодой: «Я такая дура, погубила себя». Она не может так сказать, потому что у нее есть другая целая жизнь. И она все это рассказывает спокойно, ровно, а ты сидишь и ревешь.
Старики почти не дают советов, их советы исходят из рассказа — такая всепоглощающая толерантность. С ними можно говорить о чем угодно. Вот вы попробуйте с 30–40-летними побеседовать о гомосексуализме. А со стариками — запросто.
А главное, мы все не умеем разговаривать со стариками.
Я начал спрашивать у родственников — почему? Типичный ответ: а чего, мол, разговаривать? Она одно и то же говорит: «Я сделала два аборта, убила двух сыновей, схоронила их», — и опять по кругу об этом. На самом деле это нужно проговаривать, ведь она хочет этим поделиться. Но у родственников возникает неприятие, раздражение, запускается эта чисто российская культурная норма — не надо рассказывать в пятый раз. Так в семьях не возникает ситуации, в которой можно поделиться личной историей, хотя для этого есть все условия. Одно из них — элементы активизации памяти, разбросанные по всей квартире. Какая-нибудь завалявшаяся фотография вызывает очень большой нарратив. Например, для нашего проекта «Столица моды» мы расспрашиваем старушек от 70 лет об изменении гардероба. И вот какая-то бабушка достает прекрасно сохранившееся нижнее белье и демонстрирует изменение стиля в течение нескольких десятилетий. Кстати, часто старики думают: «Зачем мне мыться, одеваться, если я все равно никуда не хожу?» Средний гардероб 90-летнего человека не обновлялся 20 лет. Хотя деньги есть.
Еще меня удивило, что в домах стариков почти нет книг. Однажды я разговаривал с женщиной, которой около ста лет, на фоне ее огромной библиотеки. В какой-то момент она с болью провела рукой по книгам и сказала, что не может читать, что знает все эти корешки, потому что работала библиотекарем, но теперь хочет все это отдать. И тут она сказала, что ей недавно прислали книгу и это было огромное счастье. Она протянула мне Евангелие, там был крупный и жирный шрифт. И я понял, что весь наш книжный мир сам отдалил пожилых от чтения. Выходит, это не они замыкаются и не хотят жить, а мы сами отрезаем их от доступной среды. Сразу думаешь о планшете, там можно поменять шрифт. Но я не видел 90-летних, которые орудовали бы планшетом.
РАЗГОВОРЫ О СМЕРТИ
К разговору о смерти не готовы не старики, а мы сами.
Важнейший элемент разговора о старости — тема смерти. Где-то после 60 мысли об этом приходят регулярно практически всем. А если человеку 90, то он фактически живет со смертью. Потеря близкого родственника бьет по эмоциям и блокирует любые мысли. Но когда у старика ушедших гораздо больше, чем оставшихся, то размышления о смерти становятся актуальными и позволяют осознавать эту жизнь.
Мы обычно безответственно подходим к своей смерти, в лучшем случае собираем деньги. А в Румынии или Польше можно зайти на кладбище и увидеть памятники с открытыми датами. Человек, который это делает, рассуждает так: «Чего на родственников надеяться? Поставят какую-нибудь дрянь, а я сделаю шикарную вещь на собственные деньги».
Смерть — одна из самых непопулярных и сложных тем. Причем к разговору о смерти не готовы не старики, а мы сами. Когда во время исследования я подумал, что пришло время поговорить о смерти, то все никак не мог начать: ходил, маялся, спрашивал, ничего не получалось. Я поделился этим с одной девушкой, она сказала: «Что здесь такого? Это обычное дело — говорить о смерти. Вы просто спросите их сначала, хотят ли они об этом говорить». И мы правда сначала спрашивали: «Можно вам задать два вопроса о смерти?» А потом уже интересовались, думают ли они о своей смерти, часто или редко, и готовятся ли к ней. На первый вопрос 80% людей отвечали положительно. Мы начали смотреть, что не так с 20%, и оказалось, что эти 80% и 20% не отличаются друг от друга ни полом, ни возрастом, ни образованием — а в итоге и даже состоянием здоровья, хотя это была хорошая гипотеза. Оказалось, что к разговору о смерти был в первую очередь не готов интервьюер: заикался, оправдывался. До вопроса добирались только профессиональные интервьюеры, которые вели эту беседу ровно и спокойно, а иногда даже с усмешками, потому что о смерти нужно говорить в ироническом ключе.
Я спрашиваю у стариков, когда они говорили о смерти с родственниками, и они обычно отвечают, что никогда, потому что как только они начинают об этом говорить, им сразу заявляют, что они проживут еще долго. Это приводит к катастрофической вещи — тотальному одиночеству.
В исследованиях о смерти говорится, что человек сначала умирает социально — отказывается от жизни, а потом тело уходит физически. Наше сознание гораздо мощнее тела, и единственное, чем мы можем его раскрутить, добавить топлива, — это общение. В возрасте прекращение жизни больше обусловлено внешними факторами.
Подавляющее большинство — 84 процента — пожилых россиян хотят и готовы говорить о смерти, причем 53 процента из них жалуются, что им просто не с кем поднимать такие темы. Никто не слушает. Удивительно, но к размышлениям о смерти в современном обществе в равной степени оказываются близки только старики и дети. Потому что один из первых вопросов детей — это что-то вроде: "Мама, а ты будешь всегда?" Это важный вопрос в самом начале нашего пути, и он снова становится важным в его конце. Понимание, что вот, я сейчас здесь есть, я общаюсь, а завтра меня не будет — это колоссальная вещь, которая заставляет думать о смысле жизни, о значении всего пережитого. "Активное долголетие" — это ведь не только про активность тела, это и про активность мысли. И мысль, освобожденная от текучки, чтобы оставаться живой, чтобы не быть "бессмысленной", должна обращаться к экзистенциальному опыту. Потребность продумать свою и чужую смерть после 65 становится просто маркером человечности. И бесчеловечно считать эту потребность "пустым пессимизмом" или "старческим брюзжанием".
ОБРАЗОВАНИЕ
Потребность в обучении и реальные способности в старости остаются.
Любители канцеляритов говорят о непрерывном образовании. На самом деле после 35 лет лишь единицы способны воспринимать что-то новое. Поэтому мы задали аудитории 50+ два вопроса: способны ли учиться люди их возраста и способны ли учиться они сами. Мало людей отвечали отрицательно. Но многие говорили, что это никому не надо. Есть представление, что старость, пенсия — время отдыха. Вы поработали на страну, теперь пришло время отдыхать. Невостребованность блокирует обучение. На самом деле потребность в обучении и реальные способности в старости никуда не уходят. Даже если с возрастом ручная работа становится недоступна, остается навык, есть что передать.
Кстати, ценность ручного труда у стариков просто фантастическая. Сегодня кажется, что лучшая карьера современного рабочего — перестать быть рабочим, получить высшее образование и куда-то уйти. А у пожилых есть много историй, когда люди с высшим образованием переходили на рабочие специальности, это была социальная норма: рабочий в советское время получал больше начальников. Старики учат эстетике труда полного цикла.
Образование действительно непрерывно, но не потому, что наше правительство издало очередной указ, а потому, что это человеческая потребность. И у стариков она подавлена социальной средой, часть которой — мы сами. Многие стареют очень быстро. Эти 45-летние, которые не занимаются сексом, — чем они не старики? Секс, работа и образование — чрезвычайно важные вещи.
ВНЕШНИЙ И ВНУТРЕННИЙ ОБРАЗ
Бывает так, что старик сам махнул на себя рукой и не хочет ни с кем никакого общения. Надо понимать, что приводит к такой катастрофе. Часто дело просто в отказе от телесности. Одна из последних революционных идей, которую мы подхватили на Западе, — это идея о том, что разделение своей жизни на духовную и телесную крайне опасно; условно говоря: крайне опасна иллюзия, будто можно считать себя старым и страшным, но при этом оставаться умным и интересным. Для наших стариков отказ от своего тела — очень распространенный соблазн. На практике это выглядит примерно так: старушка считает, что она была в молодости красивая, а сейчас стала безобразная, и поэтому стыдится своего тела. Если она его стыдится, она лишний раз не пойдет в душ. Зачем? В результате тело начинает вызывать еще большую брезгливость — и у нее самой, и у окружающих. Хочется натянуть на него какую-то хламиду и не заглядывать. Появляется такая известная вещь, как старческий запах. Хотите верьте, хотите нет, но поначалу он очень не нравится самим старикам, просто они свыкаются — мол, что поделаешь, такая я развалина. Но это не запах старости, это запах запустения. Существует реальная связь между приверженностью гигиене и скоростью развития деменции. Соответственно, культура поддержания себя, ухода за собой — важнейшее средство профилактики "объективации". Как сказала нам одна пожилая женщина, "в молодости важны туфли, а в старости — крема". На Западе это давно уже поняли, косметические бренды переориентировались на пожилое поколение. Мы, по-видимому, тоже придем к мысли, что тело — это не просто оболочка, не просто прах и тлен, а очень реальный образ нашего внутреннего мира.
СЕКС
Мы не можем позволить себе думать, что у нашей бабушки была куча любовников и что она испытывает к кому-то чувства такого характера. Эта тема окружена множеством степеней защиты, и устранять эти барьеры — отдельное направление работы. Стереотип об отсутствии интимности у стариков должен быть развеян. Вычеркивание телесности — это вычеркивание себя из жизни. Один из главных маркеров того, что в доме есть старик, — это запах. Они редко моются, не переодеваются, не используют кремы, хотя кожа ужасно шелушится, питаются чем попало, потому что не видят смысла в том, чтобы следить за телом, которое им неприятно, и потому что чувствуют: не для кого. Все это напрямую связано с сексуальностью — то, что старики лишены ее в социальном смысле, лишает их жизни.
СОЦИАЛЬНЫЕ СВЯЗИ
Чтобы знать, что кому-то нужен твой навык, нужно иметь кого-то рядом. Один из респондентов с большой горечью сказал нам: "В старости забываешь людей". Даже у общительных пожилых социальные связи ограничиваются в среднем 7-8 родными-знакомыми. И, к сожалению, у нас мало реальных институтов, поддерживающих общение между пожилыми людьми. На всяких курсах, в кружках, досуговых клубах, организованных для стариков государством, и спонсируемых по госпрограммам, почти никого нет. Что-то живое теплится в районных библиотеках, которые ввиду того, что их аудитория разбилась на две группы — школьников младших классов и стариков, стали с этими группами тесно работать, организовывать чаепития, посиделки и прочее. Другой очаг — это церковь. При любом храме всегда найдешь преданных ему старушек и стариков. Но здесь кроется проблема: пожилые остаются прихожанами до тех пор, пока действительно могут ходить. К сожалению, в нашей церкви не развита практика надомного посещения, хотя она могла бы стать колоссальной точкой роста: в пожилом возрасте, по моим наблюдениям, почти не остается атеистов, всем хочется думать о высшем и большем; и думать об этом гораздо удобнее, опираясь на выработанный церковью язык, на то же Евангелие. Наконец, третий, но стремительно исчезающий вид "собирающих институтов" — это знаменитые "лавочки". Соседские сообщества очень хорошо работают, образуя круг взаимной опеки и присмотра. Тревожно, однако, что даже в малых городах "живых лавочек" становится все меньше и меньше, а других институтов на их месте практически не появляется. Видимо, новой "модной старости" нужны какие-то новые формы самовыражения и взаимодействия.
СТЕРЕОТИПЫ
Считается, что с возрастом человек теряет способность к обучению и не хочет узнавать новое. Или что старики не могут самостоятельно принимать решения и не способны заботиться о себе. «Пенсия — это время отдыха» — еще один стереотип, потому что на деле пожилой человек, как правило, не мыслит себя без труда. Не принято думать, что у стариков есть секс и интимность — якобы они живут только духовным, но ведь духовный мир без интимности невозможен. Старик у нас будто бы вовсе лишен человеческого — это биологическое существо, в котором нужно просто поддерживать жизнь. И это жуткие представления.
Согласны ли с ними сами старики? Да, и в этом главная трагедия. Если бы они сопротивлялись! Тут вспоминаются марксисты и неомарксисты, которые утверждают, что основная характеристика «угнетенного класса» — состояние отчуждения, признание нормальности существующей ситуации. И это проявляется, например, в сравнении себя с другими: старик смотрит телевизор или читает газету и говорит: «посмотрите-ка на этих иностранцев, придурки какие!». Несмотря на то что многие семьи в России разделены территориально, потому что у нас принято как можно раньше выталкивать детей за лучшей жизнью, которая, разумеется, существует только очень далеко от дома, население страны крайне немобильно. Загранпаспорта есть только у 14−15 процентов граждан, и после 40 люди, как свидетельствует статистика, почти полностью перестают выезжать не то что на море, а в другую область. При этом новые впечатления и смена среды — один из базовых принципов благополучия. Не могу сказать, что это только наша проблема, — путешествующие европейские пенсионеры во многом мифологизированы, прослойка обеспеченных граждан там тоже не очень широкая. Зато на Западе сейчас наблюдается то, что я бы назвал ренессансом старения: появляются фильмы с пожилыми героями, где есть и любовные линии, и приключения, и юмор. Старики приходят в моду — становятся лицами известных марок. Впрочем, в России тоже есть отдельные примеры — можно вспомнить, например, модельное агентство «Олдушка» омского фотографа Игоря Гавра или проект «Баба-деда» Анастасии Лазибной.
ИЗМЕНЕНИЕ РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА К СТАРИКАМ
Можно подходить к вопросу прагматически: дело просто в том, что богатые люди постарели. Речь о тех, кто вошел в 1990-е 40-летним и сделал бизнес, в 2000-е подался во власть, а теперь чувствует, что со старостью надо что-то делать. Кто-то заказывает исследования, кто-то лоббирует вопрос на правительственном уровне: в феврале прошлого года, например, Медведев подписал план реализации «стратегии действий в интересах старшего поколения». Официальные документы никогда не становятся переломными моментами, но это знак: что-то меняется, раньше такого не было. В стратегии говорится о концепции активного долголетия, и активность здесь — не столько бег и фитнес, сколько возможность самостоятельного выбора траектории старения. Смысл в том, чтобы пожилой человек был не объектом опеки, а как можно дольше оставался субъектом принятия решений о своей жизни. Речь фактически идет об отмене идеологии недееспособности старости.
Основная проблема российской старости в том, что эти люди для общества невидимы. В социологии есть понятие invisible jobs, обозначающее маргинализированные профессии, а здесь — invisible lives. Старики — значит, «бедные», «убогие» и, в лучшем случае, «их надо защищать». Но сейчас мы живем на сломе этого отношения.
ГДЕ ЛУЧШЕ ВСЕГО СТАРЕТЬ?
Есть предположение, что старики в восточных странах наиболее востребованы из-за заложенного в культуре почтения к старшим. Хотя это надо проверять. Рассуждать о счастливой старости нужно с точки зрения социальной инфраструктуры. Счастливы те, кто может быть не только дома; если человек появляется на людях, у него есть стимул следить за собой — мыться, хорошо выглядеть, покупать себе вещи. В России постоянно говорят про доступную среду, на это тратят кучу денег, но стариков в общественных местах больше не становится, и это трагедия.
Различия в жизни пожилых людей существуют и в пределах нашей страны. В миллионниках ситуация лучше, а тяжелее всего живется в городах с населением 100−500 тысяч жителей. У людей в сельской местности, может, и мало общения, зато они все время в движении: нужно держать в порядке участок земли. А вот кавказское долголетие — не более чем миф. В горах плохая инфраструктура и мало больниц, поэтому 70-летний там — уже старик. И те, кто говорит, что ему 90 или 100, часто лукавят, чтобы получать больше льгот и пособий.
ЭТОМУ НАС УЧАТ СТАРИКИ, А ИХ УЧИТ САМА ЖИЗНЬ
Мы не настолько разные, как нам кажется. В конце 1980-х во всех западных журналах по управлению писали, что мир беспрецедентно ускоряется и нам надо бежать за ним, быть гибкими, меняться. Оглядываясь назад, мы понимаем, что ничего революционного в 1980-х не было и любая эпоха субъективно изнутри воспринимается как эпоха перемен. Старики нужны нам потому, что позволяют видеть на большую перспективу, а чем глубже знаешь прошлое, тем дальше можешь заглянуть в будущее. Да, изменилась структура коммуникации, появились интернет и гаджеты, но фундаментальные вещи менее гибки. Например, семья. Даже радикальные концепции вроде квир-теории и полиамории подразумевают, что в центре стоит пара. Ревность — это не социальный конструкт, она обусловлена физиологией, и, если смотреть на человека как на биологический вид, не очень-то он эволюционировал за 100 лет. Что касается ручного труда — мир развивается циклично, и сейчас в некоторых отраслях мы по-прежнему стоим на стадии перехода от мануфактуры к условному фабричному производству — коды для многих программ, например, по-прежнему приходится прописывать вручную.
Дмитрий Рогозин о семи заблуждениях и семи вызовах старения
Дмитрий Рогозин: «Добавить сто рублей — это не социальная политика» (theoryandpractice.ru)
ЗА ЧТО СТОИТ БОРОТЬСЯ?
«У нас есть лишь два пути — свобода от старения и свобода самого старения» (британский исследователь Джон Винсент). Разговор о стариках есть начало второго пути, пока еще не столь популярного в России. Чувствовать себя достойно в возрасте — за это стоит бороться.
ЧТО ТАКОЕ СТАРОСТЬ?
Старость – это режим медленного думания, осмысленного представления о том, зачем живешь, тем больше у тебя шансов состояться как человек в этом мире. Старость – это подарок человеку для того, чтобы его жизнь была наполнена смыслом, а не потребительской гонкой.
С какого возраста начинается старость? Пожалуй, старик — это тот, кто живет с постоянной болью: «Если я просыпаюсь и у меня что-то болит, то я счастлив: значит, я жив». Впрочем, не стоит к ним относиться как к инвалидам, старость — не инвалидность.
КОГО СОЦИОЛОГИ НАЗЫВАЮТ "СТАРИКАМИ"?
Есть простой ответ, и он, скажу сразу, неправильный, потому что привязан к датам и числам. Примерный возраст «старого» россиянина — 70−75 лет, что определяется несколькими факторами. Во-первых, к этому моменту снижается трудовая активность. Если 65-летний работающий мужчина-пенсионер никого не удивит, то 75-летний сотрудник — уже особый случай (чаще всего такие встречаются на госслужбе, где, кстати, недавно повысили пенсионный возраст, и в высшем образовании). Второй фактор — ухудшение здоровья. Третий — одиночество; как правило, к 70−75 годам у человека подрастают внуки, семья окончательно разъезжается, и он остается один.
Долгожители — это те, у кого в близком окружении почти не осталось ровесников, и они общаются с людьми на 20 и больше лет младше себя. В России это обычно происходит примерно к 85 годам. Разумеется, все эти рамки условны и индивидуальны. Время наступления старости зачастую зависит даже не от здоровья, а от востребованности. Я общался с одной довольно крепкой 98-летней старушкой, и она рассказывает: «Моя задача — дотянуть хотя бы до 100, лучше — больше. Потому что я получаю пенсию 60 тысяч, а у дочки зарплата 15 и у внучки столько же. Мои мне говорят: живи, бабуль, мы без тебя пропадем». И вот она максимально мобилизована.
КАК ПОДДЕРЖИВАТЬ АКТИВНОЕ ДОЛГОЛЕТИЕ?
1. Подвижность. Людям 65 лет нужно хотя бы раз в год выезжать куда-то за пределы области, ходить в лес за грибами или кататься на велосипеде, например. Людям старше 85 лет нужно каждый день выходить из дома. Это очень важно. К сожалению, родственники и сами старики часто не понимают этого. Опросы показывают, что с возрастом старики все реже и реже выходят из дома. И часто не только из-за здоровья, но и потому, что возникает такое ощущение, что вроде и не надо. Некоторые не выходят из дома не один год. Никому из окружения не приходит в голову, что нужно выходить. Это показывает, как все мы относимся к старости. В какой-то степени наше отношение отражает этот жуткий канцелярит, которым любят бравировать наши чиновники, — «возраст дожития».
2. Интимность. Надо продолжать любить свое тело, уметь видеть в теле, которое изменяется и перестает соответствовать канонам глянцевой красоты, красоту своего возраста. Причем просто любить недостаточно, надо уметь ухаживать. Тело как антикварная вещь. Если она будет стоять в пыли, то будет выглядеть очень непрезентабельно. А если вы ее будете протирать мягкой салфеткой (а для старика мягкая салфетка – это крема и хождение в душ), то эта антикварная вещь, то есть старик, будет, может быть, даже более изящен и интересен, чем молодой. К сожалению, очень многие старики считают, что им не для кого пудриться, не для кого выбирать одежду, не для кого ходить в душ. Кроме того, здесь есть реальные ограничения. У нас так построены ванные комнаты, что человек, который испытывает затруднения с передвижением, физически не может принимать душ, ему нужны помощники. Поэтому если в семье живет старик, нужно подумать, как сделать комфортными эти элементарные потребности. Чтобы сходить в душ было так же просто, как сесть на кровать или почистить зубы.
3. Востребованность со стороны других. Это чрезвычайно важно. Старик для чего-то должен быть нужен. Причем не с точки зрения «а как бы его занять», а нужно понять, почему нам нужен старик. А это прежде всего восприятие своего рода, построение генеалогического древа, сборка большой семьи, навыки и умения, которые не передаются просто инструкцией. Самое главное: старики для нас – это машины по производству этических решений. Их опыт, навыки, переживания в течение жизни – иногда катастрофических ситуаций. Ведь доживают до старости не ангелы. Многие принимали в жизни плохие решения. В связи с тем, что они пережили проблемы, предательства, в том числе собственные, у них вырабатывается особая оптика.
4. Нужно каждый день с кем-то разговаривать. Коммуникация может быть через переписку, скайп, через личные встречи. Одна женщина назвала такое время «Мои счастливые часы». “Когда ко мне приходят внуки, дети, – рассказывала она, – я им говорю: „Не беспокойтесь обо мне, я и сама занята, и вы заняты“. А про себя думаю: „Вот и наступил мой счастливый час“».
5. Вопрос о смысле жизни, который связан с вопросом о смерти. Активное долголетие наступает тогда, когда человек переключается на размышления о смерти, ставит перед собой важнейшие экзистенциальные вопросы. Если человек может не прятаться от них, не закрываться, а пытается представить, что будет после смерти, что будет с его телом, зачем он жил, как его похоронят. Если молодость – это время амбициозных планов и авантюр, то старость – это даже не подведение итогов, а размышления о смерти.
МОДА НА СТАРОСТЬ
Что-то изменилось в отношении к старости. Разговор о причинах таких перемен — всегда спекуляция, но мы явно догоняем здесь западный мир. Появилась своего рода "мода на старость", которая сменяет еще недавно господствовавший культ молодости. Посмотрите, например, сколько выходит фильмов, где не просто старики в главных ролях, а сама старость в центре сюжета. Спокойно и с умом рассуждать о старении, вообще красиво стареть — значит быть современным человеком. Даже на официальном уровне, что для меня удивительно, у нас приняли очень грамотную "Стратегию действий в интересах граждан старшего поколения в России". Опять же, 6 лет назад никто из чиновников тему старости на дух не принимал, а тут вдруг в "Стратегии" заговорили об "активном старении". То есть впервые перестали смотреть на старика как на объект приложения сил, в смысле: а давайте для него что-нибудь сделаем, загрузим его кружками, научим компьютерной грамотности, обяжем родственников его выгуливать... Впервые подумали, что хорошо бы дать человеку самому решить, как и что он хочет делать. Потому что то, что нужно ему, иногда кажется безумием всем окружающим. Например, старику нужен разговор о смерти. И вообще зрелому обществу этот разговор нужен. А у нас до недавнего времени от него все шарахались: мол, что вы, наше ж дело счастье! И не понимают люди, что субъективное благополучие, счастье после какого-то периода напрямую связано с правильным проговариванием вопроса о смерти, с правильной подготовкой к ней.
БЕДНОСТЬ
Многие старики живут за чертой бедности, получая пенсию 10 тысяч рублей. Их бюджет не позволяет им выйти за уровень элементарного поддержания своей жизни. Но здесь есть одна вещь, которую нельзя сбрасывать со счетов. Несмотря на эти трудности, нет почти ни одного старика, который бы не откладывал деньги на помощь другим людям. Если старик живет в семье, то, как правило, покупает внукам или детям подарки. Это очень любопытный феномен, о котором обычно не принято говорить. Но мы должны иметь это в виду. Социальную политику нужно строить не в отношении старика, потому что он всё равно будет эти трансферты передавать, а в отношении семьи — и поддерживать в первую очередь людей, которые живут вместе со стариком. Фактически на них ложится колоссальная нагрузка. Обеспечить комфортные условия для активного долголетия – это дорогого стоит.
Если мы говорим об уровне дохода и благосостоянии стариков, то правильнее рассматривать общесемейный доход. В таком случае у нас выделится очень большая группа стариков, о которых должно заботиться общество, – одинокие старики. Это действительно огромная проблема. По нашим оценкам, их не меньше 20 %. Это самые нуждающиеся люди. Но деньгами делу не помочь. Самая большая беда стариков – это одиночество.
Человек может выживать на совершенные крохи. В одном из проектов опрашивали 100-летних стариков. Когда они вспоминали свою молодость, то выяснялось, что тогда они жили на порядок хуже, чем сейчас. И если мы можем чем-то помочь старикам, так это разговорами, общением и повышением значимости их роли в нашей социальной среде.
ДОМ ПРЕСТАРЕЛЫХ
Даже в приличных домах престарелых коленки трясутся от того, что ты видишь. Шесть коек на палату, белые стены, из личных вещей – тумбочка. У всех разная степень деменции, постоянные стоны и крики. Экономия на памперсах, жуткий запах. Настоящий лагерь, откуда хочется сбежать. Ситуация усугубляется тем, что люди, которые там находятся, это уже приняли, не считают это ненормальным, а видят в этом естественную среду и думают, что заслужили там находиться. Даже если мы, как во многих западных странах, дадим каждому отдельную палату, это всё равно не дом. Счастливая старость – это старость в том месте, где ты жил и вырос, где каждый угол тебе о чем-то напоминает и поддерживает твою память. Многие исследования показывают, что у старика деменция меньше и память лучше, если он в своих стенах. А вся эта казенщина – всё равно что стереть жесткий диск. Нужно стремиться от этого избавиться, но совсем без них не обойтись. Потому что всё равно есть группа стариков, которые одиноки и уже не могут ухаживать за собой. Им нужен уход.
ОБЩЕНИЕ
Общение со стариками не может быть простым, а с родными сложнее всего. Это большое испытание – жить со своим стариком. Он становится капризным, у него развивается деменция. Самое страшное, когда твоя мама перестает тебя узнавать. Единственное решение – подходить к этому как к испытанию, а не как к долгу.
Старые люди очень редко общаются друг с другом. С годами человек постепенно угасает. Он прощается с миром, становится всё дальше и дальше от социального общения. Человек больше общается с мирозданием. Есть также элементарный уход собеседника. У 90-летних очень часто уже дети умерли. Поэтому общаться просто не с кем, а устанавливать новые отношения тяжело. Потому что негде их устанавливать. Не будет же старик приставать к людям на улице со словами «Поговори со мной».
В семьях не возникает ситуации, в которой можно поделиться личной историей. Мы воспринимаем нашу помощь пожилым людям таким образом, что готовы заботиться исключительно о теле старика: приобрести лекарства, принести продукты, купить памперсы. Из-за этого у нас много одиноких пожилых людей даже в полных семьях. Ситуация усугубляется тем, что если человеку за 90, то он часто уже не может смотреть телевизор, читать и слушать, поэтому у него есть дополнительная потребность в общении.
КАК РАЗГОВАРИВАТЬ?
Порой мы идем в первый попавшийся дом. Тот, кто согласился на интервью, сначала 15–20 минут убеждает нас, что ему нечего о себе рассказать. Мы киваем и не уходим. Он начинает показывать альбом, мы задаем вопросы, завязывается разговор.
Люди попадаются разные. С некоторыми становится некомфортно, появляется чувство, что что-то не так: кто-то привирает, кто-то рассказывает неприятные истории. Думаю, есть много стариков, которые могут и должны вызывать неприязнь. Художник Саша Галицкий написал книгу «Мама, не горюй!» для людей среднего возраста, которые хотят выжить со стариками. Саша ведет кружок резьбы по дереву в израильском доме престарелых. Он признается, что его тоже нередко бесят старики, что иногда он просто кричит матом минут 15, потому что иначе невозможно. А еще Саша Галицкий говорит, что нам чрезвычайно сложно общаться с родными, особенно если это папа или мама, которые всегда нас опекали, а теперь роли поменялись. Поэтому с другими стариками легче.
Некоторые рассказывают такие истории, что романы можно не читать.
Материал, который на нас обрушился, гораздо больше того, что можно выразить словами. Это остановило нас от теоретических обобщений: судьба каждого человека уникальна и завораживает драматизмом. Телеграфно расскажу одну историю: девушка влюбляется в молодого человека, он из еврейской семьи, учится на историческом и любит ее. Она уезжает к бабушке в Ригу, там встречает морячка, который ее покоряет. Он от нее вскоре уходит, а она от него рожает ребенка, выходит замуж за другого. В 70 лет тот, с исторического, ее находит: она живет в Иваново, у нее второй брак, опять неудачный. А он так и не женился, сделал фантастическую карьеру в Германии. Искал, добивался ее и нашел через ФСБ. Сначала они разговаривают по телефону, потом он к ней едет, но уже в Москве умирает. Это так душеспасительно рассказано, здесь нет того, что было бы у молодой: «Я такая дура, погубила себя». Она не может так сказать, потому что у нее есть другая целая жизнь. И она все это рассказывает спокойно, ровно, а ты сидишь и ревешь.
Старики почти не дают советов, их советы исходят из рассказа — такая всепоглощающая толерантность. С ними можно говорить о чем угодно. Вот вы попробуйте с 30–40-летними побеседовать о гомосексуализме. А со стариками — запросто.
А главное, мы все не умеем разговаривать со стариками.
Я начал спрашивать у родственников — почему? Типичный ответ: а чего, мол, разговаривать? Она одно и то же говорит: «Я сделала два аборта, убила двух сыновей, схоронила их», — и опять по кругу об этом. На самом деле это нужно проговаривать, ведь она хочет этим поделиться. Но у родственников возникает неприятие, раздражение, запускается эта чисто российская культурная норма — не надо рассказывать в пятый раз. Так в семьях не возникает ситуации, в которой можно поделиться личной историей, хотя для этого есть все условия. Одно из них — элементы активизации памяти, разбросанные по всей квартире. Какая-нибудь завалявшаяся фотография вызывает очень большой нарратив. Например, для нашего проекта «Столица моды» мы расспрашиваем старушек от 70 лет об изменении гардероба. И вот какая-то бабушка достает прекрасно сохранившееся нижнее белье и демонстрирует изменение стиля в течение нескольких десятилетий. Кстати, часто старики думают: «Зачем мне мыться, одеваться, если я все равно никуда не хожу?» Средний гардероб 90-летнего человека не обновлялся 20 лет. Хотя деньги есть.
Еще меня удивило, что в домах стариков почти нет книг. Однажды я разговаривал с женщиной, которой около ста лет, на фоне ее огромной библиотеки. В какой-то момент она с болью провела рукой по книгам и сказала, что не может читать, что знает все эти корешки, потому что работала библиотекарем, но теперь хочет все это отдать. И тут она сказала, что ей недавно прислали книгу и это было огромное счастье. Она протянула мне Евангелие, там был крупный и жирный шрифт. И я понял, что весь наш книжный мир сам отдалил пожилых от чтения. Выходит, это не они замыкаются и не хотят жить, а мы сами отрезаем их от доступной среды. Сразу думаешь о планшете, там можно поменять шрифт. Но я не видел 90-летних, которые орудовали бы планшетом.
РАЗГОВОРЫ О СМЕРТИ
К разговору о смерти не готовы не старики, а мы сами.
Важнейший элемент разговора о старости — тема смерти. Где-то после 60 мысли об этом приходят регулярно практически всем. А если человеку 90, то он фактически живет со смертью. Потеря близкого родственника бьет по эмоциям и блокирует любые мысли. Но когда у старика ушедших гораздо больше, чем оставшихся, то размышления о смерти становятся актуальными и позволяют осознавать эту жизнь.
Мы обычно безответственно подходим к своей смерти, в лучшем случае собираем деньги. А в Румынии или Польше можно зайти на кладбище и увидеть памятники с открытыми датами. Человек, который это делает, рассуждает так: «Чего на родственников надеяться? Поставят какую-нибудь дрянь, а я сделаю шикарную вещь на собственные деньги».
Смерть — одна из самых непопулярных и сложных тем. Причем к разговору о смерти не готовы не старики, а мы сами. Когда во время исследования я подумал, что пришло время поговорить о смерти, то все никак не мог начать: ходил, маялся, спрашивал, ничего не получалось. Я поделился этим с одной девушкой, она сказала: «Что здесь такого? Это обычное дело — говорить о смерти. Вы просто спросите их сначала, хотят ли они об этом говорить». И мы правда сначала спрашивали: «Можно вам задать два вопроса о смерти?» А потом уже интересовались, думают ли они о своей смерти, часто или редко, и готовятся ли к ней. На первый вопрос 80% людей отвечали положительно. Мы начали смотреть, что не так с 20%, и оказалось, что эти 80% и 20% не отличаются друг от друга ни полом, ни возрастом, ни образованием — а в итоге и даже состоянием здоровья, хотя это была хорошая гипотеза. Оказалось, что к разговору о смерти был в первую очередь не готов интервьюер: заикался, оправдывался. До вопроса добирались только профессиональные интервьюеры, которые вели эту беседу ровно и спокойно, а иногда даже с усмешками, потому что о смерти нужно говорить в ироническом ключе.
Я спрашиваю у стариков, когда они говорили о смерти с родственниками, и они обычно отвечают, что никогда, потому что как только они начинают об этом говорить, им сразу заявляют, что они проживут еще долго. Это приводит к катастрофической вещи — тотальному одиночеству.
В исследованиях о смерти говорится, что человек сначала умирает социально — отказывается от жизни, а потом тело уходит физически. Наше сознание гораздо мощнее тела, и единственное, чем мы можем его раскрутить, добавить топлива, — это общение. В возрасте прекращение жизни больше обусловлено внешними факторами.
Подавляющее большинство — 84 процента — пожилых россиян хотят и готовы говорить о смерти, причем 53 процента из них жалуются, что им просто не с кем поднимать такие темы. Никто не слушает. Удивительно, но к размышлениям о смерти в современном обществе в равной степени оказываются близки только старики и дети. Потому что один из первых вопросов детей — это что-то вроде: "Мама, а ты будешь всегда?" Это важный вопрос в самом начале нашего пути, и он снова становится важным в его конце. Понимание, что вот, я сейчас здесь есть, я общаюсь, а завтра меня не будет — это колоссальная вещь, которая заставляет думать о смысле жизни, о значении всего пережитого. "Активное долголетие" — это ведь не только про активность тела, это и про активность мысли. И мысль, освобожденная от текучки, чтобы оставаться живой, чтобы не быть "бессмысленной", должна обращаться к экзистенциальному опыту. Потребность продумать свою и чужую смерть после 65 становится просто маркером человечности. И бесчеловечно считать эту потребность "пустым пессимизмом" или "старческим брюзжанием".
ОБРАЗОВАНИЕ
Потребность в обучении и реальные способности в старости остаются.
Любители канцеляритов говорят о непрерывном образовании. На самом деле после 35 лет лишь единицы способны воспринимать что-то новое. Поэтому мы задали аудитории 50+ два вопроса: способны ли учиться люди их возраста и способны ли учиться они сами. Мало людей отвечали отрицательно. Но многие говорили, что это никому не надо. Есть представление, что старость, пенсия — время отдыха. Вы поработали на страну, теперь пришло время отдыхать. Невостребованность блокирует обучение. На самом деле потребность в обучении и реальные способности в старости никуда не уходят. Даже если с возрастом ручная работа становится недоступна, остается навык, есть что передать.
Кстати, ценность ручного труда у стариков просто фантастическая. Сегодня кажется, что лучшая карьера современного рабочего — перестать быть рабочим, получить высшее образование и куда-то уйти. А у пожилых есть много историй, когда люди с высшим образованием переходили на рабочие специальности, это была социальная норма: рабочий в советское время получал больше начальников. Старики учат эстетике труда полного цикла.
Образование действительно непрерывно, но не потому, что наше правительство издало очередной указ, а потому, что это человеческая потребность. И у стариков она подавлена социальной средой, часть которой — мы сами. Многие стареют очень быстро. Эти 45-летние, которые не занимаются сексом, — чем они не старики? Секс, работа и образование — чрезвычайно важные вещи.
ВНЕШНИЙ И ВНУТРЕННИЙ ОБРАЗ
Бывает так, что старик сам махнул на себя рукой и не хочет ни с кем никакого общения. Надо понимать, что приводит к такой катастрофе. Часто дело просто в отказе от телесности. Одна из последних революционных идей, которую мы подхватили на Западе, — это идея о том, что разделение своей жизни на духовную и телесную крайне опасно; условно говоря: крайне опасна иллюзия, будто можно считать себя старым и страшным, но при этом оставаться умным и интересным. Для наших стариков отказ от своего тела — очень распространенный соблазн. На практике это выглядит примерно так: старушка считает, что она была в молодости красивая, а сейчас стала безобразная, и поэтому стыдится своего тела. Если она его стыдится, она лишний раз не пойдет в душ. Зачем? В результате тело начинает вызывать еще большую брезгливость — и у нее самой, и у окружающих. Хочется натянуть на него какую-то хламиду и не заглядывать. Появляется такая известная вещь, как старческий запах. Хотите верьте, хотите нет, но поначалу он очень не нравится самим старикам, просто они свыкаются — мол, что поделаешь, такая я развалина. Но это не запах старости, это запах запустения. Существует реальная связь между приверженностью гигиене и скоростью развития деменции. Соответственно, культура поддержания себя, ухода за собой — важнейшее средство профилактики "объективации". Как сказала нам одна пожилая женщина, "в молодости важны туфли, а в старости — крема". На Западе это давно уже поняли, косметические бренды переориентировались на пожилое поколение. Мы, по-видимому, тоже придем к мысли, что тело — это не просто оболочка, не просто прах и тлен, а очень реальный образ нашего внутреннего мира.
СЕКС
Мы не можем позволить себе думать, что у нашей бабушки была куча любовников и что она испытывает к кому-то чувства такого характера. Эта тема окружена множеством степеней защиты, и устранять эти барьеры — отдельное направление работы. Стереотип об отсутствии интимности у стариков должен быть развеян. Вычеркивание телесности — это вычеркивание себя из жизни. Один из главных маркеров того, что в доме есть старик, — это запах. Они редко моются, не переодеваются, не используют кремы, хотя кожа ужасно шелушится, питаются чем попало, потому что не видят смысла в том, чтобы следить за телом, которое им неприятно, и потому что чувствуют: не для кого. Все это напрямую связано с сексуальностью — то, что старики лишены ее в социальном смысле, лишает их жизни.
СОЦИАЛЬНЫЕ СВЯЗИ
Чтобы знать, что кому-то нужен твой навык, нужно иметь кого-то рядом. Один из респондентов с большой горечью сказал нам: "В старости забываешь людей". Даже у общительных пожилых социальные связи ограничиваются в среднем 7-8 родными-знакомыми. И, к сожалению, у нас мало реальных институтов, поддерживающих общение между пожилыми людьми. На всяких курсах, в кружках, досуговых клубах, организованных для стариков государством, и спонсируемых по госпрограммам, почти никого нет. Что-то живое теплится в районных библиотеках, которые ввиду того, что их аудитория разбилась на две группы — школьников младших классов и стариков, стали с этими группами тесно работать, организовывать чаепития, посиделки и прочее. Другой очаг — это церковь. При любом храме всегда найдешь преданных ему старушек и стариков. Но здесь кроется проблема: пожилые остаются прихожанами до тех пор, пока действительно могут ходить. К сожалению, в нашей церкви не развита практика надомного посещения, хотя она могла бы стать колоссальной точкой роста: в пожилом возрасте, по моим наблюдениям, почти не остается атеистов, всем хочется думать о высшем и большем; и думать об этом гораздо удобнее, опираясь на выработанный церковью язык, на то же Евангелие. Наконец, третий, но стремительно исчезающий вид "собирающих институтов" — это знаменитые "лавочки". Соседские сообщества очень хорошо работают, образуя круг взаимной опеки и присмотра. Тревожно, однако, что даже в малых городах "живых лавочек" становится все меньше и меньше, а других институтов на их месте практически не появляется. Видимо, новой "модной старости" нужны какие-то новые формы самовыражения и взаимодействия.
СТЕРЕОТИПЫ
Считается, что с возрастом человек теряет способность к обучению и не хочет узнавать новое. Или что старики не могут самостоятельно принимать решения и не способны заботиться о себе. «Пенсия — это время отдыха» — еще один стереотип, потому что на деле пожилой человек, как правило, не мыслит себя без труда. Не принято думать, что у стариков есть секс и интимность — якобы они живут только духовным, но ведь духовный мир без интимности невозможен. Старик у нас будто бы вовсе лишен человеческого — это биологическое существо, в котором нужно просто поддерживать жизнь. И это жуткие представления.
Согласны ли с ними сами старики? Да, и в этом главная трагедия. Если бы они сопротивлялись! Тут вспоминаются марксисты и неомарксисты, которые утверждают, что основная характеристика «угнетенного класса» — состояние отчуждения, признание нормальности существующей ситуации. И это проявляется, например, в сравнении себя с другими: старик смотрит телевизор или читает газету и говорит: «посмотрите-ка на этих иностранцев, придурки какие!». Несмотря на то что многие семьи в России разделены территориально, потому что у нас принято как можно раньше выталкивать детей за лучшей жизнью, которая, разумеется, существует только очень далеко от дома, население страны крайне немобильно. Загранпаспорта есть только у 14−15 процентов граждан, и после 40 люди, как свидетельствует статистика, почти полностью перестают выезжать не то что на море, а в другую область. При этом новые впечатления и смена среды — один из базовых принципов благополучия. Не могу сказать, что это только наша проблема, — путешествующие европейские пенсионеры во многом мифологизированы, прослойка обеспеченных граждан там тоже не очень широкая. Зато на Западе сейчас наблюдается то, что я бы назвал ренессансом старения: появляются фильмы с пожилыми героями, где есть и любовные линии, и приключения, и юмор. Старики приходят в моду — становятся лицами известных марок. Впрочем, в России тоже есть отдельные примеры — можно вспомнить, например, модельное агентство «Олдушка» омского фотографа Игоря Гавра или проект «Баба-деда» Анастасии Лазибной.
ИЗМЕНЕНИЕ РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА К СТАРИКАМ
Можно подходить к вопросу прагматически: дело просто в том, что богатые люди постарели. Речь о тех, кто вошел в 1990-е 40-летним и сделал бизнес, в 2000-е подался во власть, а теперь чувствует, что со старостью надо что-то делать. Кто-то заказывает исследования, кто-то лоббирует вопрос на правительственном уровне: в феврале прошлого года, например, Медведев подписал план реализации «стратегии действий в интересах старшего поколения». Официальные документы никогда не становятся переломными моментами, но это знак: что-то меняется, раньше такого не было. В стратегии говорится о концепции активного долголетия, и активность здесь — не столько бег и фитнес, сколько возможность самостоятельного выбора траектории старения. Смысл в том, чтобы пожилой человек был не объектом опеки, а как можно дольше оставался субъектом принятия решений о своей жизни. Речь фактически идет об отмене идеологии недееспособности старости.
Основная проблема российской старости в том, что эти люди для общества невидимы. В социологии есть понятие invisible jobs, обозначающее маргинализированные профессии, а здесь — invisible lives. Старики — значит, «бедные», «убогие» и, в лучшем случае, «их надо защищать». Но сейчас мы живем на сломе этого отношения.
ГДЕ ЛУЧШЕ ВСЕГО СТАРЕТЬ?
Есть предположение, что старики в восточных странах наиболее востребованы из-за заложенного в культуре почтения к старшим. Хотя это надо проверять. Рассуждать о счастливой старости нужно с точки зрения социальной инфраструктуры. Счастливы те, кто может быть не только дома; если человек появляется на людях, у него есть стимул следить за собой — мыться, хорошо выглядеть, покупать себе вещи. В России постоянно говорят про доступную среду, на это тратят кучу денег, но стариков в общественных местах больше не становится, и это трагедия.
Различия в жизни пожилых людей существуют и в пределах нашей страны. В миллионниках ситуация лучше, а тяжелее всего живется в городах с населением 100−500 тысяч жителей. У людей в сельской местности, может, и мало общения, зато они все время в движении: нужно держать в порядке участок земли. А вот кавказское долголетие — не более чем миф. В горах плохая инфраструктура и мало больниц, поэтому 70-летний там — уже старик. И те, кто говорит, что ему 90 или 100, часто лукавят, чтобы получать больше льгот и пособий.
ЭТОМУ НАС УЧАТ СТАРИКИ, А ИХ УЧИТ САМА ЖИЗНЬ
Мы не настолько разные, как нам кажется. В конце 1980-х во всех западных журналах по управлению писали, что мир беспрецедентно ускоряется и нам надо бежать за ним, быть гибкими, меняться. Оглядываясь назад, мы понимаем, что ничего революционного в 1980-х не было и любая эпоха субъективно изнутри воспринимается как эпоха перемен. Старики нужны нам потому, что позволяют видеть на большую перспективу, а чем глубже знаешь прошлое, тем дальше можешь заглянуть в будущее. Да, изменилась структура коммуникации, появились интернет и гаджеты, но фундаментальные вещи менее гибки. Например, семья. Даже радикальные концепции вроде квир-теории и полиамории подразумевают, что в центре стоит пара. Ревность — это не социальный конструкт, она обусловлена физиологией, и, если смотреть на человека как на биологический вид, не очень-то он эволюционировал за 100 лет. Что касается ручного труда — мир развивается циклично, и сейчас в некоторых отраслях мы по-прежнему стоим на стадии перехода от мануфактуры к условному фабричному производству — коды для многих программ, например, по-прежнему приходится прописывать вручную.
Дмитрий Рогозин о семи заблуждениях и семи вызовах старения
Дмитрий Рогозин: «Добавить сто рублей — это не социальная политика» (theoryandpractice.ru)
